Библиотека сайта  XIII век

БИЧУРИН Н. Я. [ИАКИНФ]

СОБРАНИЕ СВЕДЕНИЙ О НАРОДАХ,

ОБИТАВШИХ В СРЕДНЕЙ АЗИИ

В ДРЕВНИЕ ВРЕМЕНА

А. И. Бернштам

Н. Я. БИЧУРИН (ИАКИНФ) И ЕГО ТРУД "СОБРАНИЕ СВЕДЕНИЙ О НАРОДАХ, ОБИТАВШИХ В СРЕДНЕЙ АЗИИ В ДРЕВНИЕ ВРЕМЕНА"

I. ОСНОВНЫЕ ВЕХИ ЖИЗНИ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ НИКИТЫ ЯКОВЛЕВИЧА БИЧУРИНА

(1777 — 1853).

Выдающийся человек своего времени, Никита Яковлевич Бичурин, известный и под своим монашеским именем отца Иакинфа, представлял весьма колоритную фигуру.

Крупнейший ученый, намного опередивший свое время, “вольнодумец в рясе”, Бичурин был связан с А. С. Пушкиным, декабристом Н. А. Бестужевым, такими передовыми людьми, как А. А. Краевский, В. Ф. Одоевский, К. М. Шегрен, И. А. Крылов, И. И. Панаев, А. В. Никитенко и др., с общественностью литературной Москвы, группировавшейся вокруг журнала “Московский телеграф”.

Нетерпимый к проходимцам в науке и подлецам в политике, неутомимый в работе и остро реагировавший на события внутренней и международной жизни, Бичурин и при жизни, и много лет спустя после своей смерти вызывал самые разноречивые отзывы. Его нелицеприятие и резкость, активная защита своих убеждений, любовь к отечественной науке и высмеивание пресмыкавшихся перед иностранщиной, фактический атеизм, несмотря на клобук и монашескую рясу, — все это вызывало к нему любовь и уважение, с одной стороны, ненависть и злобствующие выпады, с другой.

Биограф Бичурина Н. Щукин, лично знавший его, писал:

“О. Иакинф был роста выше среднего, сухощав, в лице у него было что-то азиатское: борода редкая, клином, волосы темнорусые, глаза карие, щеки впалые и скулы немного выдававшиеся. Говорил казанским наречием на о; характер имел немного вспыльчивый и скрытный. Неприступен был во время занятий: беда тому, кто приходил к нему в то время, когда [VI] он располагал чем-нибудь заняться. Трудолюбие доходило в нем до такой степени, что беседу считал убитым временем. Лет 60-ти принялся за турецкий язык, но оставил потому, что сперва должно знать разговорный язык, а потом приниматься за письменный. Так по крайней мере он говорил. Любил общество и нередко ночи просиживал за картами, единственно потому, что игра занимала его. Долговременное пребывание за границей отучило его от соблюдения монастырских правил, да и монахом сделался он из видов, а не по призванию”. 2

Дополняют эту характеристику воспоминания известного болгарского ученого и общественного деятеля Ю. Венелина, который, посетив в 1839 г. ученого монаха в его келье в Александро-Невской лавре, писал, что Бичурин “вежлив, приветлив и приятен до чрезвычайности. Единственный в своем роде из всех петропольских ученых”. 3

Монахом Бичурин сделался не по призванию.

Николай Малиновский, живший вместе с Бичуриным в ссылке в Валаамском монастыре, отмечал атеизм Бичурина. “Он (Бичурин. — А. В.), — говорил Малиновский, — сомневался в бессмертии души”. 4 Атеистические убеждения Бичурина отмечают многие биографы, и не случайно один из них в списке литературы о Бичурине, наряду с трудом П. В. Знаменского “История Казанской Духовной Академии” (т. II, стр. 496 и 513) назвал и .. “Мелочи архиерейской жизни” Н. С. Лескова. 5

Родился Никита Яковлевич 29 августа 1777 г. в селе Бичурине (по-чувашски Шинях) Чебоксарского уезда Казанской губернии, в семье дьячка, именовавшегося “дьячек Иаков” и даже не имевшего, якобы, фамилии, поскольку он был крестьянского происхождения. 6 На восьмом году жизни Никита поступил [VII] в училище нотного пения в г. Свияжске, а в 1785 г. перешел в Казанскую семинарию, где и получил фамилию Бичурин, по селу, в котором родился. Блестяще окончив ее в 1799 г., он обратил на себя внимание главы казанской епархии Амвросия Подобедова. Бичурина убедили принять сан священника, и в 1800 г. он получил место учителя высшего красноречия в преобразованной в Академию той же Казанской семинарии, где учился сам.

В 1802 г. Бичурин, приняв монашество, был назначен архимандритом в Иркутский Вознесенский монастырь и там же определен ректором семинарии. Однако “блестящая” карьера его кончилась через год. Биографы перечисляют много причин окончания деятельности Бичурина в Иркутске и последовавшей затем ссылки в Тобольский монастырь преподавателем риторики в семинарии. Основными поводами к этому послужили нарушение Бичуриным монастырского устава и конфликт с семинаристами.

При отправлении очередной (девятой) духовной миссии в Китай синод назначил Бичурина начальником ее и архимандритом Сретенского монастыря в Пекине. История назначения и выезда Бичурина в Кяхту продолжалась с 1805 по 1807 г. Только 17 сентября 1807 г. Бичурин отправился из Кяхты в Пекин, куда прибыл 17 января 1808 г.; с этого года и следует начинать его научную биографию.

В Китае Бичурин с поразительной энергией принялся за изучение китайского разговорного, а затем письменного языка. Для этого он сам составил словарь, который за 14 лет его упорного труда достиг объема современных больших словарей. Трудоспособность Бичурина характеризуется такой частностью: этот словарь он лично переписал четыре раза. Но составление словаря было не единственной работой Бичурина. Биографы Бичурина уже неоднократно отмечали объем проделанной им за те же 14 лет работы. За это время им были [VIII] написаны все основные труды, впоследствии изданные в России, или подготовлены для них исчерпывающие материалы. 7

Миссия и монастырь мало привлекали внимание Бичурина, хотя в архиве Синода и хранятся его донесения и рапорты по делам службы. Хозяйство миссии, не получавшей помощи от русского правительства, отвлеченного событиями 1812 г., пришло в упадок. Сменивший Бичурина Каменский столь образно охарактеризовал в своем донесении запустение в деятельности духовной миссии, что по возвращении в Россию в 1821 г. Бичурин был сослан в Валаамский монастырь со снятием сана, где и провел четыре года. 8

Помимо огромного количества личных научных материалов, Бичурин привез в Россию целый караван из 15 верблюдов (около 400 пудов) ценнейших китайских книг и в монастыре занимался переводами и обработкой накопленных в Китае материалов.

На этот раз Бичурина выручило блестящее знание китайского языка. В человеке с такими знаниями нуждалось Министерство иностранных дел. Вызволил его из ссылки известный китаевед Е. Ф. Тимковский. 9 В 1826 г. Николай I [IX] “начертал” резолюцию: “Причислить монаха Иакинфа Бичурина к Азиатскому департаменту”. Бичурин почти не посещал Азиатский департамент; он заперся в келье Александро-Невской лавры и принялся за реализацию своих трудов.

С выходом в свет в 1828 г. “Записок о Монголии” началась кипучая деятельность Бичурина как по завершению научных трудов, в значительной степени подготовленных в Китае, так и по публикации законченных работ. Фактически он развернул эту работу после возвращения из ссылки, т. е. с 1826 г.

Известный археолог и историограф Н. И. Веселовский писал об этом периоде жизни Бичурина: “С этого времени (1826 г.) начинается его неутомимая литературная деятельность, изумлявшая не только русский, но даже и иностранный ученый мир. Клапрот прямо высказал, что отец Иакинф один сделал столько, сколько может сделать только целое ученое общество”.

В 1828 — 1830 гг. Бичурин опубликовал 6 книг и многочисленные статьи, которые он помещал в “Северном архиве”, “Московском телеграфе”, позднее в “Москвитянине”, “Сыне отечества”, “Отечественных записках” и других журналах. Командировка Бичурина в Забайкалье в 1830 г. обогатила русские фонды собранием тибетских и монгольских книг, а также коллекцией бурханов и других принадлежностей ламаистского культа, ныне хранящихся в Институте востоковедения и в Музее антропологии и этнографии при Институте этнографии имени Н. Н. Миклухо-Маклая АН СССР.

Вторично Бичурин оторвался от своих занятий в 1835 — 1837 гг., когда он ездил в Кяхту для организации там училища китайского языка. Для этого училища он написал и издал в 1835 г. грамматику китайского языка, которая была удостоена полной демидовской премии и переиздавалась четыре раза. Кстати отмечу, что Бичурин получил четыре демидовских премии: в 1834 г. — за “Историческое обозрение ойратов..” (не переводный, а самостоятельный исторический труд), в 1838 г. — за упомянутую “Китайскую грамматику”, в 1842 г. — за “Статистическое описание Китайской империи с географическими картами” и наконец в 1851 г. — за переиздаваемый ныне труд “Собрание сведений..”.

После возвращения из Кяхты в 1837 г. Бичурин больше не покидал Петербурга, целиком уйдя в научные занятия. В этот период развивается также его публицистическая, литературная деятельность. Бичурин чутко относился к важнейшим [X] общественно-политическим событиям своего времени, откликаясь на них прежде всего статьями в научных и литературных изданиях.

После выхода из Валаамского монастыря Бичурин устанавливает дружескую связь с А. С. Пушкиным, которому в ШАН г. дарит свою книгу “Описание Тибета” с надписью “Милостивому государю моему Александру Сергеевичу Пушкину от переводчика в знак истинного уважения. Апреля 26 1828 г Переводчик Иакинф Бичурин” и в 1829 г.-“Сань-Цзы-Цзин” (“Троесловие”. Энциклопедия XII в.) с надписью “Александру Сергеевичу Пушкину от переводчика”.

Погодин, вспоминая об известном литературном салоне князя Одоевского, замечает, что здесь “сходились веселый Пушкин и отец Иакинф (Бичурин) с китайскими, сузившимися глазками”. 10

_ Вполне справедливо пушкинисты полагают, что интерес Пушкина к Китаю был возбужден Бичуриным. Так, Н О Лернер писал: “Интерес Пушкина к Китаю был не случайный. В его библиотеке сохранились книги о Китае, подаренные ему известным Иакинфом Бичуриным, знатоком и поклонником китайской культуры”, 11 а известный пушкинист Б. Л Модзалевский заметил, что “в начале 1830 г. о. Иакинф как раз ехал в Китай (Кяхту. — А. Б.) и мог соблазнить Пушкина на путешествие с собой”. 12 Находясь в командировке в Кяхте в 1831 г Бичурин не порывает связи с Пушкиным. Из Иркутска он высылает Пушкину очерк “Байкал (письмо к О. М. С[омову] ” для альманаха “Северные цветы” (1832 г.). 13

В этом альманахе Бичурин, пожалуй, единственный раз подписался инициалами своего гражданского, а не монашеского имени — Н[икита] Б[ичурин].

Пушкин знал Бичурина и как ученого. Напомню, что Пушкин читал работы Бичурина и использовал их в своих исторических трудах, прежде всего в “Истории Пугачева”. Пушкин писал: “самым достоверным и беспристрастным известием о набеге калмыков обязаны мы отцу Иакинфу, коего глубокие [XII] познания и добросовестные труды разлили столь яркий свет на сношения наши с Востоком. С благодарностью помещаем, здесь сообщенный им отрывок из неизданной еще его книги о калмыках”. 14

Речь идет о книге Бичурина “Исторический обзор ойратов или калмыков с XV столетия до настоящего времени”, которая частично печаталась несколько ранее в журнале Министерства внутренних дел. 15

Пушкин читал также “Описание Чжунгарии”, “Описание Пекина”, “Историю Тибета и Хухунора” и другие основные труды Бичурина.

Связь Бичурина с передовой общественно-политической и литературной средой проходит красной нитью через его биографию. Она началась с поднесения им своей книги “Описание Тибета” Пушкину и закреплена была дружбой с поэтом и связью с декабристом Н. А. Бестужевым, с которым он встретился в 1830 г. во время посещения Забайкалья. Н. А. Бестужев подарил ему сделанные из кандалов четки, которые Бичурин с большой любовью хранил всю жизнь и подарил затем своей внучатной племяннице Н. С. Моллер. Бестужевым же был написан маслом портрет Бичурина, хранящийся в Кяхтинском музее.

Повидимому под влиянием встречи с декабристом Бестужевым Бичурин решил окончательно порвать со своим монашеским званием. В 1831 г. он подал прошение в синод о снятии с него духовного сана, поддержанное оберпрокурором Мещерским и Министерством иностранных дел. Однако, несмотря на согласие синода, Николай I “в 20 день сего мая (1832 года) высочайше повелеть соизволил: оставить на жительство по-прежнему в Александро-Невской лавре, не дозволяя оставлять монашество”.

Очевидно, по мнению Николая I, Бичурина было уже опасно выпускать из поля зрения, а за одиночной кельей Александро-Невской лавры, где жил монах, симпатизировавший декабристам, было легче следить. Действительно, литературные связи, а главное, литературная деятельность Бичурина внушали правительству серьезные опасения. Достаточно сказать, что Бичурин сотрудничал почти в двадцати периодических изданиях: “Сыне отечества”, “Московском телеграфе”, “Телескопе”, “Современнике”, “Отечественных записках”, “Журнале Министерства народного просвещения”, “Северном архиве”, “Русском вестнике”, “Финском вестнике” и др. О Бичурине писали регулярно по меньшей мере те же двадцать русских журналов, [XV] из которых, пожалуй, только один занимал по отношению к нему враждебную позицию (имею в виду возглавлявшуюся Сенковским — бароном Брамбеусом — “Библиотеку для чтения”).

С 1844 г. здоровье Бичурина сильно ухудшается. Он отрывается не только от круга знакомых, ученых и литераторов, но даже от прямых обязанностей по Азиатскому департаменту и, чувствуя большой упадок сил, дарит в 1849 г. почти всю свою богатейшую библиотеку и рукописи библиотеке Казанской духовной Академии.

Последний творческий подъем Бичурина относится к 1846 г., когда он приступил по поручению Академии Наук к созданию “Истории народов Средней Азии”, оконченной им в 1848 г. и изданной в 1851 г. После этого Бичурин не возвращался к научной работе. Он скончался 41 мая 1853 г. в 5 ч. утра у себя в келье, одинокий и забытый, и 12 мая был похоронен в ограде лавры. На памятнике по-китайски было совершенно справедливо написано: “Постоянно прилежно трудился над увековечившими (его) славу историческими трудами”.

Характерен один штрих. Накануне смерти Бичурина к нему пришел один из миссионеров, чиновник Азиатского департамента. Сначала Бичурин молчал, но “посетитель заговорил с ним по-китайски. Вдруг старец как бы выздоровел, — заблистали глаза, на лице появилась улыбка, ожил язык, — и, безмолвный прежде, говорил беспрерывно на любимом языке своем”.

Такова в общих чертах биография этого замечательного русского ученого.

Известен Бичурин стал в 1828 г. после выхода в свет его первой же большой книги “Записки о Монголии”. Расцвет публицистической и научной деятельности падает на 1839 — 1844 годы.

Труды Бичурина не могли не привлечь к нему внимания русской научной общественности и получили высокую оценку. В 1828 г. (17 декабря) он был избран членом-корреспондентом Академии Наук.

Отношение к трудам Бичурина было весьма неоднородно в русской прессе. И до Бичурина Россия выдвинула немало крупных и оригинальных ученых в области китаеведения (например, Леонтьева), но Бичурин был намного выше своих предшественников. Этого не могла не видеть научная и литературная общественность. Большинство рецензентов и редакторов журналов, где он печатался, наделяли его лестными отзывами и эпитетами.

Высоко оценивала труды Бичурина русская передовая литературная общественность. Так “Телескоп” писал: “Трудолюбивый о. Иакинф не перестает разрабатывать обширные поля, на которых у нас не только не имеет соперников, но даже людей, [XVI] которые б могли ценить его заслуги, любоваться, гордиться ими”. 14

“Отечественные записки” называли Бичурина прямым и единственным теперь источником достоверных сведений о Китае, 15 а “Сын отечества” справедливо писал о нем как о “почтенном синологе, известном всей ученой Европе, пролившем совершенно новый свет на изучение Китая”. 16

Интересно отметить отношение к трудам Бичурина за границей. Еще в 1831 г. он был избран членом Азиатского общества в Париже; через год вышли во французском переводе его “Записки о Монголии” в Nouveau Journal Asiatique, переведенные также на немецкий язык. На французском языке сначала в том же журнале за 1829 — 1830 гг., а затем в 1831 г. отдельной книгой в переводе Ю. Клапрота вышло его “Описание Тибета”. Переведены были также на немецкий язык “Описание Чжунгарии” и на французский — “Описание Пекина”. Еще более значительными по количеству были пересказы работ Бичурина и рецензии на его работы. 17 Здесь кстати будет отметить ожесточенную полемику Бичурина с Клапротом. Последний широко пользовался его работами и в то же время подвергал их критике, на которую ему достаточно резко отвечал Бичурин. Однако ученые Западной Европы высоко ценили авторитет Бичурина. Чрезвычайно характерно в этом отношении обращение к Бичурину такого выдающегося французского синолога того времени, как Станислав Жюльен. Жюльен раскритиковал один из переводов своего соотечественника Потье. Последний резко ему ответил. Тогда Жюльен обратился к Бичурину как арбитру. Опубликовав свое критическое выступление против Потье, Жюльен воспроизвел и литографию письма на французском языке Бичурина от 12 ноября 1841 г., который в частности писал: “Знаете ли, почему г. Потье впадает в ошибки, переводя с Китайского. От того, что он имеет ложное понятие о строении этого языка и старается недостаток сведений заменить своими догадками”. 18 В предисловии к своей книге Жюльен писал: “И кто, даже из незнающих языка, не убедится в ложности переводов г. Потье, когда о. Иакинф Бичурин, один [XVIII] из опытнейших синологов Европы, в письме ко мне вполне порицает систему его переводов”. 19

Этот эпизод подчеркивает авторитет русского ученого, особенно если учесть, что Франция была одним из крупнейших и старейших центров китаеведения. -

Любопытно, что когда известный английский писатель, переводчик и лингвист Джордж Барроу (1803 — 1881) жил в Петербурге в 1833 — 1835 гг., он брал у Бичурина уроки китайского языка. Британская энциклопедия, отмечая посещение Барроу Петербурга и знание им китайского языка, “скромно” замалчивает этот факт. 20

Достоинства трудов Бичурина несомненны; однако он справедливо подвергался и критике современников. Об этом будет сказано ниже.

Бичурин, будучи человеком гуманным, резко реагировал на всякое проявление крепостнического произвола. Об этом говорят не только данные его биографии, но и такая, например, характеристика, данная его внучкой (упомянутой выше Н. С. Моллер):

“Относясь гуманно и сострадательно вообще ко всем крепостным, о. Иакинф всегда был защитником перед отцом и матерью моею в случае провинности кого-либо из наших людей. Когда же он узнавал, что кто-нибудь из них был отправлен в часть для наказания или в рабочий дом для исправления, то возмущался до глубины души и приходил в большое негодование”. 21

Бичурин высмеивал библейские теории происхождения народов вообще (следовательно, и китайцев), резко выступал в защиту Китая от грабительских вторжений европейских держав, особенно в период опиумной войны. 22 Развернутую точку зрения он изложил в 1848 г. в своем труде “Китай”, где заявлял, что “европейцам есть чему поучиться у китайцев”.

Это “наступление” на европейскую культуру вызвало ожесточенные нападки на него со стороны реакционной критики, которую возглавлял Сенковский. Достойно внимания, что Сенковский ополчился на Бичурина за то, что последний писал [XX] cвои труды на русском языке. “Мы часто сожалеем, читая труды почтенного отца Иакинфа, что он не издает сочинений по-французски или английски. Русский язык до сих пор оставался и долго еще останется вне круга ученых европейских прений о предметах восточных, и самая запутанность, в которую повергнуты эти предметы гипотезами известных ориенталистов, еще увеличивается от появления нового диспутанта, изъясняющегося на языке, не получившем права гражданства в ориенталистике”. 23 И далее Сенковский писал: “..и все это потеряно для науки, потому что писано на языке, который еще не имеет прав на известность в ученом свете”. 24

Если в начале своей научной деятельности Бичурин имел в качестве основного противника Юлиуса Клапрота, то теперь он нашел ожесточенного врага в Сенковском.

Для группы критиков типа Сенковского Бичурин был прежде всего “врагом европейской цивилизации>. Их взгляды были схожи с теми, которые В. И. Ленин иронически называл взглядами “передовой” Европы, которая кричит “о “цивилизации”, “порядке”, “культуре” и “отечестве”. 25

В своем ответе критикам — Клапроту, а в основном Сенковскому — Бичурин отвергал все предъявленные ему обвинения, в частности в пристрастном отношении к Китаю. 26

Бичурин был патриотом и высоко ценил отечественную науку. Достаточно напомнить несколько его высказываний. Критикуя одну из географических работ о Средней Азии, напечатанную в “Отечественных записках” за 1843 г. (№ 11), Бичурин писал: “Если бы мы, со времен Петра Первого доныне, не увлекались постоянным и безразборчивым подражанием иностранным писателям, то давно бы имели свою самостоятельность в разных отраслях просвещения. Очень неправо думают те, которые полагают, что западные европейцы давно и далеко опередили нас в образовании, следовательно нам остается только следовать за ними. Эта мысль ослабляет наши умственные способности, и мы почти в обязанность себе ставим чужим, а не своим умом мыслить о чем-либо. Эта же мысль останавливает наши успехи на поприще образования в разных науках. Если слепо повторять, что напишет француз или немец, то с повторением таких задов всегда будем назади, и рассудок наш вечно будет представлять в себе [XXI] отражение чужих мыслей, часто странных и нередко нелепых”. 27 Совершенно аналогичную мысль он высказывает и в другой статье, когда, вмешавшись в спор о монгольской надписи времен Мункэ хана, защищая русского ученого Аввакума от критики его Шмидтом, он заявлял по поводу некоторых русских историков, державших сторону Шмидта: “Привычка руководствоваться чужими, готовыми мнениями, неумение смотреть на вещь своими глазами, неохота справляться с источниками, особенно изданными на отечественном языке: своему-то как-то не верится; то ли дело сослаться на какой-нибудь европейский авторитет, на какого-нибудь иноземного писателя, хотя тот также не имел понятия о деле”. 28

Эти заявления Бичурина были основаны на тщательном изучении трудов его современников, например того же Клапрота. Напомним, что Бичурин прекрасно владел древними языками, греческим и латинским, хорошо знал немецкий и французский, изучал монгольский и турецкий.

Его критический ум и научная требовательность ярко сказались еще в первые годы научной деятельности. Ответы Бичурина на критику его работ Клапротом, в газете Ausland (1828 г.), а также критика Бичуриным работ самого Клапрота сделаны подробно и основательно. Бичурин поставил перед собой задачу “пересмотреть прежние его (Ю. Клапрота. — А. Б.) упражнения, в которых вообще недостает ни точности в переводе, ни основательности в суждениях”. 29 Первое выступление Бичурина нротив Клапрота в журнале “Московский телеграф” имело место в 1829 г.; в том же году статья эта была издана на французском языке в Петербурге. 30 Продолжил свою полемику с Клапротом Бичурин разбором критических статей последнего в Nouveau Journal Asitique за 1830 г., перевод которых был опубликован в “Московском телеграфе” за 1831 г. (№ 7 и 8). Ответ Бичурина “Г-ну Клапроту” затронул не только упомянутые статьи, но и его знаменитые Tableaux historiques de l'Asie (Paris, 1825).

Защищая свою точку зрения, Бичурин резко выступал против своих противников. Так, он высмеивал пангерманские теории в отношении племен Тянь-Шаня — усунь, в которых западноевропейские, главным образом немецкие, ученые того времени видели прагерманские племена и в которых, по выражению Бичурина, “..даже запаху германского не было”. По этому [XXII] поводу он писал: “но ученые Западной Европы еще обоняют в Чжунгарской атмосфере запах германизма.. До каких нелепых заключений не доводит нас тщеславное стремление к открытиям при руководстве мечтательных предположений”. 31

Широко ратовал Бичурин за включение в научный обиход данных восточных источников, за использование текста источника, а не предвзятого мнения мнимых авторитетов.

В критике допущенных ошибок для Бичурина не имели значения приятельские отношение или личные соображения. Так, например, отвечая своему противнику Клапроту, который критиковал труды Бичурина даже до выхода их в свет, 32 он принимал справедливые упреки; с другой стороны, он не посчитался с долголетними дружескими отношениями с Н. Полевым, в журнале которого “Московский телеграф” он долгое время сотрудничал, и резко критиковал его четвертый том “Истории Русского народа”. 33 Не менее острой критике Бичурин подверг работу и другого историка — Устрялова. 34

Эту требовательность и высокую принципиальность Бичурина неоднократно отмечали в “Примечаниях от редакции” к его статьям. Так, тот же Полевой, отмечая, как Бичурин старательно “выправляет ошибки” ученых, заключал: “после сего не должно ли сказать, что о. Иакинф должен быть поставлен в пример всем нашим литераторам и ученым людям”. 35

Однако исторические взгляды Бичурина страдали рядом ошибок. Он идеализировал Китай и “азиатчину”. Он не понимал, что Китай того времени был образцом стран векового застоя, что перед Китаем — грядущее пробуждение от “спячки”, его неизбежное обновление. Он не мог видеть того грядущего, о котором писал В. И. Ленин: “Пробуждение Азии и начало борьбы за власть передовым пролетариатом Европы знаменуют открывшуюся, в начале XX века, новую полосу Всемирной истории”. 36 Эту былую отсталость старого Китая и перспективы развития нового Китая отмечал недавно вождь китайского народа, глава коммунистической партии Китая, Мао Цзе-дун: “Мы должны также стремиться превратить Китай, который при господстве старой культуры был отсталым и [XXIII] невежественным, в просвещенную, передовую нацию при господстве новой культуры”. 37

Современники часто подчеркивали увлечение Бичурина всем китайским. И.И.Панаев писал, что когда Бичурин приходил в гости, то “начинал ораторствовать о Китае, превознося до небес все китайское”. 38 Современник и друг Бичурина Е. Тимковский говорил, что “вообще он питал какую-то страсть к Китаю и ко всему китайскому”. 39

В воспоминаниях Н. С. Моллер, далекой от научных интересов Бичурина, он также выступает как человек, фанатически влюбленный во все китайское и даже шире — азиатское. Н. С. Моллер приводит многочисленные факты из его личной жизни, начиная от излюбленных тем разговоров и занятий, вплоть по обстановки его кельи и личного одеяния, 40 которые говорят об его увлечении Китаем. Современники шутили, что он не только думает, но “даже бредит во сне по-китайски”. 41

Высоко ценил труды Бичурина В. Г. Белинский. В своих обзорах русской литературы он выделял его работы в качестве “примечательных” 42, которые “вероятно были особо замечены”, 43 как “самое утешительное и отрадное явление” 44 и т. д.

Кроме упоминаний о трудах Бичурина в обзорных критических статьях, Белинский написал в “Современнике” рецензию на книгу Бичурина “Китай в гражданском и нравственном отношении”. 45

Однако В. Г. Белинский резко критиковал идеализацию Бичуриным исторического прошлого и общественного строя Китая. “Почтенный отец Иакинф показывает нам более Китай официальный, в мундире и с церемониями”. 46

Белинский подчеркивал реакционную сущность феодального Китая, о чем умалчивал Бичурин, и одновременно высоко оценивал значение фактического материала о Китае, который [XXIV] Бичурин сделал доступным для русского читателя. Такая оценка в известной степени применима ко всем работам Бичурина, в том числе и к труду “Собрание сведений”.

* * *

Советские ученые провели большую работу по изучению литературного наследства Н. Я. Бичурина, подготовляя тем самым материалы к его научной биографии, составление и издание которой весьма назрело. Таковы труды С. А. Козина 47 и А. А. Петрова, 48 связанные с выявлением его рукописного наследства. Первая попытка в советской литературе дать характеристику его как ученого синолога принадлежит Л. В. Симонивской. 49

Рукописи трудов Бичурина хранятся в основном в двух местах — в Казани и Ленинграде. В Казани они находятся в Центральном архиве АТССР и библиотеке Казанского университета. Значительное количество рукописей находится на хранении в Институте востоковедения АН СССР (фонд № 7). 50 Часть архива Бичурина только в феврале 1929 г. поступила в Рукописный отдел Государственной публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде. 51 Библиографические материалы о Бичурине сосредоточены также в архиве б. синода, 52 Архиве Академии Наук СССР 53 и в отдельных ее Институтах, например, в Пушкинском доме.

Разработка наследства Бичурина продолжается почти 100 лет. И чем больше времени отдаляет нас от времени творчества Бичурина, тем более рельефно выступает значение его трудов для потомков, его вклад в науку. К числу таких трудов относится и переиздаваемый ныне том “Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена”. [XXV]

II. РОЛЬ И ЗНАЧЕНИЕ "СОБРАНИЯ СВЕДЕНИЙ" ДЛЯ КИТАЕВЕДЕНИЯ

Содержание переведенных Бичуриным текстов “Собрания сведений” исключительно разнообразно. В них нашла свое отражение история народов Азии, а именно: Маньчжурии и Кореи (ч. II — “О восточных иноземцах”, разделы о племенах ухуань, кидань, кумохи, сяньби в ч. I), Монголии (в основном ч. I, разделы о гуннах, жужанах, тугю, хойху), Южной Сибири (главным образом глава о хакасах в ч. I), Восточного Туркестана (Повествование о Западном Крае, ч. III), Средней Азии (там же).

Опубликованные Бичуриным переводы охватывают период времени главным образом со II в. до н. э. вплоть до середины IX в. н. э., хотя в отдельных случаях приведены более ранние свидетельства, например о гуннах — большей частью легендарного характера — и более поздние — до X в., например о киданях.

Как бы продолжением книги Бичурина явились переводы и изложение китайских источников X — XIII вв. академика Васильева, 54 а также работавшего в Петербурге Бретшнейдера. Бретшнейдер расширил хронологические рамки, опубликовав сведения из китайских источников Юаньской и Минской эпох вплоть до XVII в. 55

Однако перевод Бичурина стоит на первом месте как по объему, так и по точности и полноте извлечений. Поэтому именно труды Бичурина являлись опорой в исследованиях для позднейших русских ученых, — напомню хотя бы имена В. Григорьева, В. Радлова, Н. Веселовского, В. Бартольда, К. Иностранцева, Г. Грумм-Гржимайло, не говоря уже о десятках других, менее крупных ученых.

Тема переиздаваемого ныне труда Бичурина, завершенного первым изданием в 1851 г., не была для него нова. Этой темой — историей Центральной и Средней Азии, по данным, заключенным в китайских летописях, Бичурин интересовался с первых дней своей научной деятельности. Его первыми крупными печатными работами были “Записки о Монголии” (1828), “Описание Джунгарии и Восточного Туркестана в древнем и нынешнем состоянии” (1829), “Описание Тибета в нынешнем состоянии” (1828) и “История Тибета и Хухэнора, с 2282 г. до Р. Х. до 1227 г. по Р. Х.”(1833), “Исторический обзор ойратов [XXVI] или калмыков с XV столетия до настоящего времени” (1834), “История первых четырех ханов из дома Чингисова” (1829).

Бичурин был в такой же степени историком Центральной и Средней Азии, как и историком Китая, о чем говорят его труды: “Китай, его жители, нравы, обычаи, просвещение” (1840), “Статистическое описание Китайской империи” (1842), “Китай в гражданском и нравственном состоянии” (1848).

Тема “О народах, обитавших в Средней Азии”, была темой начала и конца его научной деятельности.

В 1846 г. Бичурин получил задание от Академии Наук написать сочинение на тему “История древних среднеазиатских народов”. 56 Напомним, что в 1847 г. русские войска начали наступление на Среднюю Азию и для Академии Наук составление такого труда имело особо актуальное значение. Для составления этой работы Бичурин предпринял огромный труд по извлечению материалов из китайских источников. Даже скептически относившийся к нему биограф Н. Щукин 57 писал: “Последним трудом о. Иакинфа была “История народов, обитавших в Средней Азии”. Он употребил на нее четыре года постоянного труда и расстроил здоровье”.

Непреходящая ценность этого труда Бичурина состоит в том, что он дал исследователю тексты во всей их полноте и многообразии, в достаточно точном переводе и со всеми разночтениями. Бичурин сделал впервые то, что в Западной Европе лучшие ученые начали делать в полном объеме намного позднее.

Получив в 1846 г. задание написать “Историю народов Средней Азии”, Бичурин уже в 1848 г. представил свой труд в Академию Наук.

Материалы, извлеченные из Архива Академии Наук, свидетельствуют, что в значительной мере инициатива в создании названного труда принадлежала самому Бичурину.

В январе 1846 г. Бичурин обратился к непременному секретарю Академии Наук Фуссу со следующим письмом:

“Ваше превосходительство Милостивый Государь Павел Николаевич.

“Китайская история содержит в себе сведения о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена; нередко касается южной Азии и южных пределов Европы, а чаще южных пределов Сибири от Бухтармы к востоку. Сии сведения при всей своей краткости могут, по моему мнению, принести пользу истории, когда будут: 1) собраны в одно целое, 2) изложены в точном переводе текста и 3) пояснены историческими и географическими примечаниями, что для опыта сделано мною в приложенной у сего статьи [XXVII] о Коканде. Но подобный труд, по известным у нас причинам, не может быть предпринят без определенной цели: посему осмелюсь просить Ваше превосходительство представить статью о Коканде на рассмотрение Императорской Академии Наук; и если Академия, судя по сей статье, признает мое предложение полезным для науки, то я изъявлю готовность продолжать предположенный труд в пользу Академии, а в вознаграждение издержек желаю только получить с ее стороны уверение в награде, какую мера и польза моего уже оконченного труда заслуживать будет..”.

Ожидая Вашего, Милостивый Государь, содействия в новом моем предположении, имею честь быть с истинным почтением и совершенной преданностью Вашего Превосходительства покорнейший слуга м[онах] Иакинф.

Январь 21 1846 г.”.

Уже 30 января 1846 г. Бичурин передал на рассмотрение Академии Наук в качестве образца будущего произведения пробный перевод китайского источника (Шицзи) о Коканде, т. е. “Повествование о Давани” Чжан Цяня, легшее в основу одной из глав работы китайского историка Сы-ма Цяня “Исторические записки”.

Протокольная запись (на французском языке) заседания третьего отделения (историко-филологического) Академии Наук гласит, что Бичурин “полагал”, что краткие заметки истории Китая о разных народах, населявших его, могли бы служить источником для исторических обследований, если б они были: “1) точно переведены, 2) соединены в одно целое, 3) снабжены и разъяснены историческими и географическими примечаниями”. Отделение постановило передать представленный Бичуриным образец перевода на рассмотрение академику Броссе. 58

В июне 1846 г. Броссе дал блестящий отзыв об этом образце работы, которую, как следует из протокольной записи, Бичурин предполагал назвать “Исторические сведения о народах, населявших Среднюю Азию и южные пределы Сибири от древнейших времен до IX в. по Р. Х.”. 59 Броссе остановился в своем отзыве на некоторых весьма существенных деталях. Суть его замечаний сводилась к следующему.

Отметив характер намеченной Бичуриным работы о Джунгарии, Тибете, независимой Татарии и Китае, он указал, что текст, переведенный Бичуриным в качестве образца, уже был в 1826 г. переведен на французский язык Абелем-Ремюза и опубликован в Nouveau Journal Asiatique (т. II, стр. 498 и ел.) На основании опыта французского перевода Броссе считал необходимым:

1) безукоризненное знание переводчиком китайского языка и снабжение перевода критическим комментарием путем дополнительной выборки из других китайских текстов; [XXVIII] 2) хороший литературный язык перевода, точный перевод всех титулов и терминов, точное указание тома и страницы источника, обозначение дат не только по годам христианской эры, но и по “няньхао”, т. е. китайскому летосчислению.

Броссе, учитывая прошлые труды Бичурина, выражал уверенность, что последний сможет все это сделать, в частности дать “Статистическое описание Китая”. Далее Броссе высказал пожелание о снабжении работы картами с древними и современными названиями.

Отмечая 20-летнюю работу Бичурина над этой темой и подчеркивая его авторитет, Броссе, однако, предостерегал переводчика от вольного перевода и приводил отдельные примеры унификации Бичуриным терминов, не соглашаясь, например, с употреблением термина “воевода”. Броссе считал также необходимым давать текст полностью и не опускать казавшиеся Бичурину не интересными детали. “В истории, — заключает Броссе, — нет ненужных указаний”. 60

Наконец Броссе рекомендовал перевод делать не на русский язык, поскольку им не пользуются ученые, а, например, на латинский.

Эти замечания, за исключением совета переводить на латинский язык, были приняты Бичуриным и его благодарность за советы была отмечена в протоколе на французском языке как благодарность за instructions. Постепенно эти советы коллеги стали восприниматься как инструкция-программа. Тем самым как бы снижалась исследовательская роль самого Бичурина. Так, в ответе заместителя непременного секретаря ординарного академика Буняковского сообщалось:

“Г. члену-корреспонденту Академии Наук отцу Иакинфу.

В январе месяце сего года Вы изволили препроводить к г. Непременному Секретарю Академии Наук; для представления на рассмотрение ее, статью о Коканде, с изъявлением готовности, если Академия, судя по этой статье, признает Ваше предположение на счет собрания сведений о Китайской Империи полезным для науки, продолжать предположенный труд в пользу Академии, причем в вознаграждение издержек Вы изъявляли только желание получить со стороны Академии уверение в награде, какую мера и польза Вашего уже оконченного труда заслуживать будет.

Г. Броссе, коему историко-филологическим отделением Академии было поручено рассмотрение Вашей статьи, в донесении своем, представленном Отделению, вполне одобряет предложенную Вами себе задачу и находит только необходимым дать Вам некоторые указания и обратить Ваше внимание на некоторые меры, которые бы Вам надлежало принять для большего усовершенствования Вашего труда и в особенности для соделания его более полезным для ученых, более достойным одобрения [XXXI] Академии, которая, в таком случае, будет иметь возможность удостоить такой труд Ваш желаемым поощрением и необходимым для оного воспоможением, к чему установленные г. Демидовым награды представляют Академии столь большие средства. Историко-филологическое отделение Академии Наук, одобряя со своей стороны таковое представление, постановило препроводить к Вам оное в засвидетельствованной копии для будущих соображений. Статья Ваша при сем также возвращается.

За непр. Секр. Орд. акад. Буняковский”.

Подчеркнутое мною слово Буняковского “указания” было в протоколе превращено в инструкцию, а биографами (Н. Щукиным, Н. Веселовским) — в программу. Правда, и сам Бичурин, не придавая особого значения этому термину, употребил его в своем предисловии. 61

Приступив к обработке своих материалов, собранных очевидно еще в Пекине, 62 Бичурин уже в декабре 1847 г. докладывал Академии:

“В продолжении минувших двух лет собирание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена, приведено к концу. Остается пояснить сии сведения замечаниями и составить географическую карту, что требует еще не менее двух лет. Но чтобы напрасно не терять время в сем остальном труде, нужным считаю покорнейше просить Вас, Милостивый Государь, представить Академии Наук предисловие с изложением порядка, которого я держался при переводе текста, по возможности придерживаясь данной мне программы касательно строгой буквальности в изложении; и если Академия не найдет препятствия допустить сей порядок, то я решусь немедленно приступить к окончательной отделке истории древних народов в Средней Азии.

Честь имею быть с истинным к Вашей особе уважением и совершенною преданностью

Вашего Превосходительства Милостивый Государь,

покорнейший слуга м[онах] Иакинф”.

Предисловие Бичурина было отослано в Казань на отзыв крупнейшему востоковеду того времени О. Ковалевскому.

26 мая 1848 г. Ковалевский представил в Академию “Записку о предисловии о. Иакинфа к новому его сочинению о среднеазиатских народах”. 63

В этой записке Ковалевский, высоко оценивая труд Бичурина, отмечал лишь отрицательное отношение Бичурина к античным авторам, в частности к Геродоту, и “его намерение китайцев пояснить китайцами”. О. Ковалевский указал, что не всегда и китайцы были правы в своих исторических свидетельствах.

В заключение своего краткого отзыва Ковалевский писал, что сочинение Бичурина “историкам открывает новые богатые [XXXII] материалы для критической обработки, а нашему отечеству принесет честь первенства в поощрении столь полезного и колоссального труда”.

Бичурин, не согласившись с замечаниями Ковалевского, сохранил в основном свой текст, и вскоре работа была представлена в Академию.

17 апреля 1849 г., когда обсуждалось присуждение демидовских премий, Ковалевский дал развернутый отзыв на эту работу Бичурина. 64

Отзыв Ковалевского, к которому присоединился востоковед И. Войцеховский, был весьма благожелательным для Бичурина. Ковалевский называл работы Бичурина “дорогими подарками”. Он отмечал, что “Собрание сведений” — плод 20-летнего труда и является прежде всего источником, данном в прекрасном переводе. Ковалевский писал, что Иакинф “старался передавать их (сведения. — А. Б.) буквально, и, может быть, слишком буквально. Намерение нашего синолога быть посредником между древней летописью Китая и нами исполнено добросовестно. И если бы, кажется, мы успели склонить переводчика к литературной отделке его книги, а именно к сглажению угловатостей выражений, в русском переводе верно исчез бы характер китайской летописи. Но как сборник, приготовленный к изданию, имеет в виду послужить только материалом для будущего историка Средней Азии и, следовательно, предназначается для ученых, то, по нашему мнению, он должен остаться в нынешнем своем виде, без значительного изменения”. 65

Трудно возразить против этой оценки. Справедливы были и пожелания Ковалевского, в частности о необходимости развить указатель. Правильны замечания о недостатках книги, — слабости критического аппарата.

Выход книги Бичурина в свет вызвал много рецензий и откликов. К печати Бичурин представил именно “Собрание сведений”, а не “Историю”, впоследствии часто упоминавшуюся биографами Бичурина. “Историю” он подготовлял, но текст ее, судя по розыскам С. А. Козина, 66 остался не напечатанным. Однако возникает предположение, что “История” и “Собрание” — два варианта одного и того же сочинения. Не случайно некоторые экземпляры издания имеют на переплете в начале названия термин “История”, а на титуле — “Собрание”. [XXXIV]

Издание книги началось во второй половине 1849 г. В письме Бичурина от 27 июня 1849 г. сообщалось, что “рукопись прошла цензурный комитет и что теперь ничто не препятствует приступить к печатанию, а литографирование карты надобно отложить до следующего марта”. 67

По данным Центрального государственного исторического архива в Ленинграде, II и III части (о первой сведений нет) труда Бичурина поступили в цензуру 12 октября 1849 г. и были рассмотрены цензорами Алагиным и Срезневским 16 и 17 октября того же года. 68

В письме от 8 июня 1850 г. Бичурин хлопочет перед непременным секретарем Академии Наук академиком П. Н. Фуссом об отпуске средств для завершения издания III части и литографирования карты, причем из этого письма следует, что I и II части уже напечатаны. 69 1 марта 1851 г. Петербургский цензурный комитет выдал билет на выпуск из типографии отпечатанной книги Бичурина в трех частях. 70

* * *

Остановимся на суждениях современников о последней работе Бичурина. Наиболее крупные рецензии на труд “Собрание сведений” появились в “Журнале Министерства народного просвещения” (Н. Щукина) 71 и в “Отечественных записках” (Мирза А. Казембек). 72

Н. Щукин писал: “Наш знаменитый синолог о. Иакинф, несмотря на преклонные лета и слабость, не перестает дарить нас книгами о Китае. Желая сколь возможно объяснить историю народов, обитавших в Средней Азии, он выбрал из двух Китайских Историй все, что казалось ему заслуживающим внимания, и перевел на русский язык. Академия Наук снабдила его пособием из Демидовского капитала, при помощи которого книга вышла в свет и обогатила нашу историческую литературу.

Взыскательным читателям кажется упущением, что о. Иакинф ограничился только IX столетием по Р. Х.; другие скажут, почему он не написал Истории полной, а издал только отрывки в виде материалов. На это можно отвечать уже тем, что подобный труд не по силам человеку, перешагнувшему за 70 лет своей жизни. Довольно и того, что сделано. Осуждать берется каждый, но сделать могут не многие. Мы уверены, что каждый [XXXVI] истинно ученый, жаждущий познаний исторических, найдет в сочинении о. Иакинфа неисчерпаемый родник”. 72

“Современник” ограничился краткой аннотацией. 73 Отметив, что книга является собранием переводов с китайского, рецензент писал: “Светский человек не найдет в ней занимательности, о дамах мы и не говорим; но ученый, особенно посвятивший себя русской истории, переберет все ее листочки от доски до доски. К величайшему удивлению он узнает, что южная Сибирь имела обитателей еще до Р. Х., что по ту и по сю сторону Байкала обитал народ, который китайцы называли динлин, к западу от них в Енисейской губернии жили лагасы (хакасы. — А. В.), что в нынешней пустынной Монголии задолго до Р. Х. образовалось ханство Сюнну, или, по южному китайскому произношению, Хунну, увлекшее отца Дегиня во мнение, что гунны, опустошившие Римскую Империю, были монголы. Основатель государства сунну, Модо-хан, по западным азиатским писателям — Агусхан (Огуз-хан. — А. В.), распространил свои завоевания далеко на Север в нашей Сибири”.

Судя по этой цитате, рецензент слабо разбирался в специальных вопросах, затронутых книгой, о чем говорят исковерканные, по сравнению с текстом Бичурина собственные имена.

Сам Бичурин написал нечто вроде автореферата, 74 где он объясняет систему работы — перевод китайских подлинных сочинений, ибо, по его мнению, есть три пути исследования: прямой, косвенный и мечтательный (фантасмагорический). 75 Бичурин ратовал за “прямой путь”.

Бичурин резко критикует расистскую теорию Ю. Клапрота, который указывал, что усуни — финского происхождения, на том основании, что они “имели русые волосы и голубые глаза”.

Далее, он защищает монгольскую теорию, в частности происхождение тюрков-тугю и уйгуров, и отмечает кратко историю создания своего труда и его структуры. Бичурин также сообщает, что он сам изъявил желание собранные им сведения издать в Академии Наук. Предложение (вероятно, имеется в виду Ковалевский) дополнить эти сведения данными греческих и западных (арабско-персидских) авторов Бичурин отвергал на том основании, что китайские сведения — это сведения официальные, а греческие и “азиатские” еще сами требуют разъяснения.

В заключение Бичурин сожалеет, что не успел сделать на основе изданных им материалов три исследования: [XXXVII]

1) о торговых отношениях “северо-каспийских татар” с Римом;

2) о пути гуннов из Монголии в Европу;

3)разъяснить древнее расселение тунгусских племен.

По поводу этих тем он писал: “желательно, чтобы со временем наши ориенталисты обратили должное внимание и на сии предметы, не страшась труда, сколько бы ни был он велик и тягостен; а труд этот немало времени требует для внимательного соображения”. 76 Отметим, что эти темы рассматривались востоковедами и в дальнейшем, как темы особо актуальные.

Остановившись на уйгурской проблеме, ставшей в те годы в русском востоковедении (в связи, в частности, с работой известного русского востоковеда Мирзы А. Казембека “К вопросу об уйгурах” 77) одной из животрепещущих тем, Бичурин привлек, пожалуй, первый из синологов, тексты из истории династии Лян, только почти через пятьдесят лет упомянутых известным востоковедом О. Франке. 78

Много внимания уделил работе Бичурина Казембек, который вообще высоко ценил труды его, а “Записки о Монголии” называл “превосходным сочинением”.

Казембек справедливо отмечал необходимость критически относиться к китайским текстам и указал на недостаток работы — отсутствие комментария и сопоставления с другими источниками. Казембек подошел к труду Бичурина как к “Истории о народах”, а так как, по его мнению, в рецензируемой работе нет истории, то он предлагал для нее даже другое заглавие — “Исторические материалы для изучения народов Средней Азии”. По поводу переводов Бичуриным китайских текстов Казембек писал: “никак не могу вместе с о. Иакинфом слепо верить авторитету китайских летописей и историков, всякий рассказ их считать актом и фактом историческим, не допускать критической обработки этой истории” и т. д. 79

Далее, сопоставив данные Бичурина с известиями западных источников, рецензент справедливо упрекает его за отсутствие комментария: “Все это было бы полезно объяснить, и никто лучше о. Иакинфа не мог бы этого сделать; но о. Иакинф предоставил самую трудную и интересную часть другим”. 80

Сравнивая параллельно текст “Собрания сведений” с текстом “Записок о Монголии”, Казембек отмечает разночтения в переводах Бичурина, особенно в разделах о тюрках-тугю, кагане Далобяне и др. [XXXVIII]

Среди других замечаний Казембека отметим его критику карты и указателя Бичурина, по мнению Казембека не облегчающих пользование трудом.

Выше мы касались других рецензий. Критика единодушно упрекала Бичурина в идеализации Китая и всего китайского, “монголизации” ряда древних народов, в слабости комментария и вспомогательного материала.

В целом мы и сейчас разделяем оценку, данную еще в 1851 г. “Собранию сведений”: это был “новый важный труд нашего знаменитого ученого и новое блистательное право на давно приобретенную им известность, как первого хинолога в Европе”. 81 Но такая оценка не снимает с нас обязанности отметить и недостатки труда и метода Бичурина.

Мы говорили выше об идеализации Китая автором. Здесь мы остановимся на конкретных научных ошибках Бичурина, связанных главным образом с трудом “Собрание сведений”. Бичурин отождествлял этническую принадлежность древних народов с этнической принадлежностью современного населения тех же районов. Так как на территории расселения монгольских племен действовали до господства монголов различные племена — гунны, сяньби, жужане, тюрки-тугю, уйгуры и другие, то они, по Бичурину, являлись не чем иным, как монгольскими племенами. И Бичурин — страстный поклонник и защитник теории монгольского происхождения всех этих народов. Он монголизирует тюрок-тугю, называя их дулга и этимологизируя их имя из монгольского языка, и один из тюркских народов-уйгуров, выступающих в древне-китайских текстах под именем хойху, которых он отождествлял с племенем монгольского происхождения — ойхор. В данном вопросе Бичурин уступал в правильности суждений своим современникам — Клапроту и Казембеку, — установившим, в частности, тюркоязычный характер хойху-уйгуров.

Защите теории монгольского происхождения указанных народов Бичурин посвятил немало труда, и по существу нет такой работы, в которой он не возвращался бы к этому вопросу. Развернутую аргументацию он дал в одной из своих журнальных статей в 1850 г. Он писал: “Китайская статистика И-тхун-чжы показывает восемь единоплеменных владетельных домов, от которых монголы в продолжении двадцати столетий получали народные названия, последовательно одно за другим. Сии дома были: хунну, ухуань, сяньби, жужаны, дулга, ойхор. сйэяньто, кидань”. 82 [XXXIX]

Далее он отмечал: “Итак происхождение монгольского народа и дома монгол, от которого сей народ получил народное название, суть две вещи совершенно различные между собою. Начало монгольского народа восходит слишком за 25 столетий до Р. Х.; дом монгол, напротив, возник в начале IX, усилился в начале XII, основал Монгольскую империю в начале XIII столетия по Рождестве Христове”. 83

Указание на различное происхождение имени народа и самого народа говорит о первом отдаленном приближении Бичурина к правильной постановке проблем этногенеза.

Бичурин был выдающимся этнографом своего времени, о чем говорят прежде всего его “Записки о Монголии”, письма во время путешествий, его труды, посвященные земледелию в Китае и ряд других. Однако он выступает в них как исследователь, теряющий историческую перспективу, идею развития.

Быть может в этом сильней всего сказались корни его образования, его среда, против богословского мировоззрения которой он сам выступал всю свою жизнь.

Ошибки Бичурина заключались в том, что он переносил этнографическую характеристику современных народов данной территории (Монголии) на глубокую древность. Здесь сказывались его антиисторические взгляды.

Та же причина привела Бичурина и к другой ошибке: в районах Восточного Туркестана и Средней Азии, где уже в его время господствовали уйгуры, узбеки, казахи, китайский термин “ху” — варвары, т. е. “не китайцы”, он отождествлял с именем тюрок. Однако китайцы, особенно в этих районах, как правило (за немногими исключениями), под этим термином понимали как раз не тюркские племена, а оседлое, не китайское, главным образом согдийское население, что со всей определенностью выявили труды последующих китаеведов.

Таковы эти наиболее главные ошибки Бичурина в его сочинении “Собрание сведений”, возникшие в результате некритического восприятия китайских источников и вытекавшие из его общей исторической концепции.

Бичурин допускал и фактические неточности в комментариях, особенно в племенных и географических названиях. Отчасти это связано с приурочиванием большинства событий к территории Монголии. Он был увлечен монгольской этимологией имен. Ошибки его отчасти объясняются уровнем исторических знаний, данными исторической географии того времени. Эти неточности давно уже были подмечены прежде всего русскими учеными. Укажем, например, на указанное Васильевым [XL] и Позднеевым неверное толкование Бичуриным термина Хань-хай, который он отождествлял с Байкалом, когда китайские анналы называли так пустыню Гоби (буквально “Песчаная пустыня”); укажем на безоговорочное отождествление древне-ферганского города Эрши с Кокандом, современным Бичурину центром Ферганы, и т. п.

Подобного рода неточности не снижают значения переводов Бичурина, блестяще передающих смысл китайского подлинника и, как правило, без существенных и больших пропусков.

Следует оговорить, что Бичурин не ставил перед собой специальных задач узкого филолого-лингвистического плана. Он допускал в переводе унификацию ряда терминов и выражений. Так, например, он сплошь и рядом унифицировал понятия чжан, дачэнь, гуйжэнь и другие, переводя их словом “старейшина”, хотя в китайском подлиннике понятия эти не идентичны. Укажу, что Бичурин, как правило, переводит обозначение оседлых поселений термином “город”, хотя в китайском тексте часты существенные различия (чэн, чэнго, ванду, уши и т. п.), а термин “чэн”, чаще всего употребляемый источниками, имеет в разные эпохи разное содержание. Имеет место у Бичурина вместо точной китайской терминологии некоторая унификация, например, многочисленных названий лошадей (тяньма, шаньма, шэньма и т. п.) термином “аргамак”, который китайцы начали употреблять с XV в. Аналогичные неточности встречаются в передаче титулов и терминов родства, изредка в транскрипции собственных имен (“Хынлос” вместо “Талас” и т. п.).

Таким образом, Бичурин, максимально точно придерживаясь смысла текста, не всегда был точен в передаче специальных терминов, обращая в то же время внимание на аутентичную передачу географических названий и собственных имен. Из этого следует необходимость осторожно пользоваться специальной терминологией его переводов, беря ее только в большом контексте. Мало в этом случае помогает сличение переводов разных авторов, хотя, несомненно, это путь к некоторому предупреждению ошибок. Больше пользы приносит комментаторская литература (основные названия которой приводятся в нашем предисловии, а основные выводы ее учтены в указателях).]

Сам Бичурин постоянно улучшал свои переводы. Он продолжал улучшать и свой последний труд. Н. С. Моллер писала: “В том же году (1851. — А. В.) вышло в свет его последнее сочинение: “О народах, обитавших в Средней Азии”, удостоенное Академией Наук Демидовской премии. Надо думать, что он еще успел просмотреть его до болезни, потому что на находящихся у меня печатных экземплярах этого издания сохранились [XLI] маленькие поправки, сделанные карандашом и чернилами его рукой”. 84

Однако болезнь, начавшаяся еще с зимы 1850 г., не позволила, видимо, довершить эту работу, а то, что было сделано, до нас не дошло.

Недостатки работы Бичурина, таким образом, очевидны.

Некоторые недочеты в части транскрипции имен, отдельных толкований их и т. д. устраняются в настоящем издании.

Для того, чтобы выявить значение переиздаваемого труда Бичурина, проследим основные этапы развития аналогичной литературы, переводной и реферативной, обобщающей и исследовательской, по темам, затронутым в “Собрании сведений”. Литература эта огромна. Она может быть исчислена многими десятками имен и сотнями названий, не говоря уже о рецензиях, откликах, об использовании ее данных в смежных дисциплинах и родственных сюжетах исследования, например, в нумизматике, археологии, этнографии.

Большую известность, несмотря на их крупные недочеты, получили труды француза Дегиня, который в своей “Генеральной истории гуннов, тюрок и прочих татар”, вышедшей еще в 1756 г., 85 фактически дает только пересказ (а не переводы) китайских источников. От него мало чем отличаются Клавдий Висделу в своей “Истории Татарии” 86 и Эрбело в. “Восточной библиотеке”. 87

Если упомянуть еще Майя 88, который, собственно, сделал перевод маньчжурской версии (а не китайского текста) Тун-цзяньганму — погодной летописи, посвященной истории Китая (до XII в.), положенной в основу многих поздних историй страны, например Кордье, 89 то этим можно ограничить перечень названий для XVIII в.

Тогда еще оставались неизвестными современникам труды русских исследователей Китая XVII — XVIII вв. (Спафарий, Унковский и др.).

Первая половина XIX в. связана с именами Абеля-Ремюза 90 и Юлиуса Клапрота. 91 Труды первого были ближе к китайским подлинникам, чем второго. Абеля Ремюза больше интересовали проблемы Восточного Туркестана, а основу его трудов составляли [XLII] главным образом китайские же сводки и энциклопедия типа Ма Дуань-линя. 92 Полиглот Ю. Клапрот опирался также на переводы и сводки, давая в своих трудах главным образом пересказы и рефераты или переводы трудов других ученых, например того же Бичурина. 93

Современники Бичурина — Шмидт 94 и Шотт, 95 а позднее Габелентц и другие, хотя и опирались иногда на подлинный китайский текст, предпочитая маньчжурские переводы, по существу пересказы, 96 но ограничивали свои интересы в этой части, главным образом, исследованием одного из народов, например, монголоязычных киданей или тюркоязычных кыргызов-хакасов.

Бичурин был первым европейским ученым, вставшим последовательно на путь публикации переводов китайских подлинников. Уже в этом его огромная заслуга перед русской и мировой наукой.

Уже после Бичурина на путь исследования китайского подлинника стал Станислав Жюльен с серией своих переводов сочинений Сюана Цзана 97 или об уйгурах, 98 но и он опирался на китайские же сводки весьма позднего времени, вроде раздела об иноземцах (“бянь-и-дянь” из Тушуцзичэн XVII в.), извлечения из Ма Дуань-линя (XIV в.) 99 или сочинения Сиюй-вэнь-цзяньлу (XVIII в.). 100

Накопленные в первой половине XIX в. материалы давали возможность перейти к истолкованию текстов. Среди авторов XIX в. выступают многочисленные интерпретаторы, они же порой являлись и переводчиками текстов.

Так, например, Плат, 101 Пфицмайер, 102 Вайли 103 продолжали переводить тексты о гуннах, Паркер о “скифо-тюркских племенах”. 104 Последний подвизался на поприще историка с весьма заумными и для того времени теориями. 105

Кингсмилл и Хирт 106 вели длительный спор по интерпретации данных китайских источников. Хирту принадлежат [XLIII] крупные работы на темы, разработанные Бичуриным в “Собрании сведений”. 107

Открытие русским ученым Ядринцевым в 1889 г. древне-тюркских стел на Орхоне и изучение их двумя экспедициями — финляндской (1890) и русской (1891) — снова оживили интерес к этим проблемам. Историографический обзор этих работ уже имел место в советской печати. 108

Частным проявлением интереса к этим проблемам было возобновление работы над переводами китайских текстов, и труд Бичурина оказывал помощь исследователям. 109 Рефераты и отдельные извлечения о тюрках принадлежали Ф. Хирту, а основная сводка, напечатанная в трудах Российской Академии Наук 110 — Э. Шаванну. Несмотря на существенные достоинства перевода и комментария, а также привлечение новых текстов, пороком труда Шаванна является замалчивание им русских исследований. Труд Бичурина к этому времени насчитывал почти 50-летнюю давность, что было уже отмечено В. В. Бартольдом. 111

“Несмотря на все преимущества, — писал он, — которые дают автору основательное изучение китайских источников и несомненный талант к историческим обобщениям, пассив его труда, как мы постараемся показать, значительно превышает актив: вопрос о том, заслуживала ли эта часть книги (Общий обзор истории западных тюрок. — А. В.) чести быть напечатанной в изданиях Академии Наук, представляется нам по меньшей мере спорным. Каковы бы ни были недостатки русских работ, едва ли можно утверждать, что для изучения истории входящих в пределы России областей в России сделано так мало, а в Западной Европе так много, чтобы Академия Наук имела основание печатать в своих изданиях работу западноевропейского ученого, для которого все написанное на русском языке как бы не существует”. 112

Открытие на Орхоне рунических стел вновь оживило интерес к предшественникам древних тюрок — гуннам и связанным с последними народам. В прямой связи с этим развертывается [XLIV] новый цикл работ по гуннской тематике того же Кингсмилла, Хирта, Шаванна, Ширатори, Галуна, Пелльо, из русских ученых — Иловайского, Погодина, Веселовского, Панова и многих других, в значительной степени нашедших свое библиографическое отражение в известной сводке К. Иностранцева. 113

Импульсом для оживления интереса к китайским источникам о народах и странах “большой” Средней Азии явился успех экспедиций в Синьцзян. Русские первооткрыватели древностей Синьцзяна — Чокан Валиханов (1856), Регель (1879), Петровский (1882), Клеменц (1898) возбудили интерес русской и западноевропейской науки. 114 Многочисленные открытия заставили вновь обратиться к китайским текстам. Работы К. Юара об оазисах и народах Синьцзяна, 115 О. Франке о сако-гуннских племенах и их миграциях, 116 Херманна о торговых путях, 117 переводы Э. Шаванна, 118 С. Леви 119 о паломниках типа Ицзин и Укун, переиздания трудов Била 220 и Бретшнейдера 221 и т. д. охватывают большое количество проблем по истории народов этих стран.

Все сильнее и явственнее выступают в этих работах империалистические захватнические стремления, обоснование расистской, пангерманистской точки зрения, развиваемой особенно активно в связи с тохарским вопросом. Наиболее откровенные заявления по этому вопросу принадлежат немецким ученым — от Э. Мейера до А. Херманна. 122

Характерной чертой этих исследований являлось сопоставление данных китайских источников с данными западных авторов, античных, древнеперсидских и других. Этим, кроме указанных авторов, занимался раньше Маркварт, работы которого еще В. Тураев характеризовал как “соединение огромной эрудиции с запутанностью изложения и недостатком критики”. 123 [XLV]

В согласии с этой оценкой были замечания В. Розена 124 и В. Бартольда. 125

В содружестве с Марквартом работал Де Гроот, выпустивший два тома переводов китайских текстов о гуннах до н. э., 126 весьма скептически встреченных Цахом, заявившим, в частности, что “транскрипция Гроота не имеет значения, точнее прямо фальшива”. 127

В 1917 г. в американском востоковедном журнале появился новый перевод Ф. Хирта о путешествии в Фергану Чжан Цяня. 128 В Америке же была напечатана монография М. Говерна, 129 претендовавшая на общую историческую сводку китайских известий в объеме, равном труду Бичурина, но не учитывавшая его. 130 Подобные же недостатки свойственны были и последней работе аналогичного плана, выпущенной Эберхардтом в Турции, 131 что было нами отмечено в специальной рецензии. 132

Широкое использование китайских источников по переводам, стоявшим по уровню во всяком случае не выше, если не ниже бичуринских, отмечу, например, у Тарна, 133 Ростовцева 134 И у других, концепции которых были подвергнуты критике советской печати. 135

Проблемы, затрагиваемые в переиздаваемом труде Бичурина, получили развитие в исследованиях советских ученых. Напомним, что достаточно много внимания было уделено его труду в связи с работой над историей народов СССР. Широко пользовались трудами Бичурина В. Бартольд и Н. Кюнер. История гуннов и тюрок Средней Азии, отчасти северных народов, на основе источников, привлеченных Бичуриным, и некоторых дополнений к ним, отражена в наших работах. 136 Проблемы истории народов Средней и Центральной Азии неоднократно освещались [XLVI] в работах С. П. Толстова. 137 В связи с историей Китая и Синь-цзяна прежде всего следует отметить дополнения к переводам Бичурина в работах Л. Думана. 138 По истории Сибири и Средней Азии к переводам Бичурина обращались и обогащали их критическими сопоставлениями с археологическим материалом и другими источниками С. В. Киселев, А. П. Окладников, М. П. Грязнов, Л. П. Потапов, Л. А. Мацулевич, К. В. Тревер, А. Ю. Якубовский, Н. В. Пигулевская и многие другие.

Мы пытались в этих предельно сжатых выборочных данных показать развитие тематики, поднятой работой Бичурина.

История науки показала непереходящее значение его труда. По настоящее время имеют силу слова Н. Веселовского, сказанные о трудах Бичурина: “Он в полном смысле слова положил у нас начало изучению китайской империи и ее вассальных земель, возбудив интерес в обществе к крайнему востоку, показал, какую возможность имеет для изучения Средней Азии богатейшая китайская литература, проложил путь для работ другим синологам. К этому надо прибавить, что труды Иакинфа доселе почти не устарели и ни один исследователь прошлого Средней и Северо-Восточной Азии не может обойтись без них. Масса новых сведений, внесенных в науку отцом Иакинфом, и отличное знание многих вопросов вполне искупают те недостатки, от которых его труды не свободны, которые к тому же были до известной степени общими всем ученым работам того времени”. 139

С высокой оценкой Бичурина выступал В. Бартольд, который в 1923 году писал, что благодаря трудам Бичурина “русская синология еще в 1851 и 1852 гг. опередила западноевропейскую. Этим переводом почти исключительно пользовались ученые, писавшие в России, хотя бы на иностранных языках”. 140

Были, правда, русские ученые и при жизни Бичурина и после его смерти, которые не оценили в полной мере его трудов, предпочитая обращаться за помощью к “заморским” авторитетам. И среди некоторой части советских ученых мы наблюдаем недооценку трудов Бичурина. Редко, скупо, всего два раза, да и то по отдельным трудам, оценен Бичурин в сборнике “Китай”. 141 Как справедливы слова самого Бичурина, который с горечью [XLVII] писал: “Привычка руководствоваться чужими, готовыми мнениями, неумение смотреть на вещь своими глазами, неохота справляться с источниками, особенно изданными на отечественном языке; своему-то как-то не верится; то ли дело сослаться на какой-нибудь европейский авторитет, на какого-нибудь иноземного писателя, хотя тот так же не имел понятия о деле”. 142

Однако прогрессивные русские ученые, и тем более советские ученые, с уважением относилась и относятся к Бичурину, беспрестанно обращаясь к его трудам, особенно к “Собранию сведений”.

Так, С. П. Толстов в специальном экскурсе в своей книге “Древний Хорезм”, сравнивая с китайским подлинником переводы Бичурина, Жюльена и Шаванна, приходит к выводу о несомненном преимуществе переводов Бичурина. 143

III. РОЛЬ И ЗНАЧЕНИЕ "СОБРАНИЯ СВЕДЕНИИ" ДЛЯ ИСТОРИИ НАРОДОВ СССР

Тексты, приведенные в труде Бичурина, содержат гигантский материал по истории народов Средней и Центральной Азии, Маньчжурии и Восточного Туркестана, Южной Сибири и Среднего Востока: Афганистана, Ирана, Малой Азии и Северной Индии. Особенно важное значение они имеют для истории народов СССР.

Характер текстов, имеющих отношение к истории народов СССР, весьма разнообразен; заключены эти тексты в разных частях сочинения. Темы их следующие:

I. Тексты, повествующие о племенных и государственных образованиях, имевших то или иное отношение к истории народов СССР в древности; таковы разделы о гуннах, сяньби, жуань-жуанях, тюрках-тугю, хойху, киданях и некоторые “прибавления” о гаогюйских племенах, племенах шато и других. Центром этих образований была в основном Монголия, отчасти (в единичных случаях) Маньчжурия и Восточный Туркестан.

II. Второй группой текстов являются извлечения, касающиеся собственно истории племен и народов СССР. Надо указать, что большинство общих названий племенных и географических уже давно отождествлено учеными с современными -географическими пунктами и именами народов и тем самым ясно выделяется группа текстов, имеющих непосредственное отношение к истории нашей страны. Отмечая ниже эти отождествления, мы, тем самым, облегчаем пользование книгой [XLVIII] Бичурина. Однако в этой области сделано еще далеко не все, и целый ряд географических названий еще не имеет твердо установившихся интерпретаций, многие из них еще даже не привлекли к себе достаточного внимания.

Непосредственное отношение к истории народов СССР имеют данные, связанные либо с походами, организованными названными племенами и государственными образованиями на нашу территорию, либо с походами наших племен и народов против них в степи Монголии или оазисы Восточного Туркестана. Для древнего периода походы гуннов, сяньби, отчасти жужан в пределы современной территории СССР отмечаются либо племенными названиями, либо географическими. Наиболее употребительны для севера Южной Сибири указания: о динлинах и гянь-гунь (Южная Сибирь), Бэйхай (Байкал), Цзинь шань (Алтай). Часто сам Бичурин дает в примечаниях эти отождествления. Кроме того, разнообразные транскрипции в названиях племен, народов и стран даны в нашем указателе.

Приведем наиболее главные отождествления. Походы в Среднюю Азию отмечены указаниями о проникновении в страну Усунь (Тянь-Шань), Давань (Фергана), Кангюй (Хорезм, Согд, Сыр-Дарья), Большие Юечжи (Бактрия, Среднеазиатское междуречье), Дася (Грекобактрия — Южный Таджикистан), Аньси (Парфия), которую не следует смешивать с Аньси в области Турфана и китайской области Аньси.

Для средневековья, т. е. для текстов, связанных с историей тугю (вар тукюе-тюрок) и хойху (уйгуров), особенно употребительна терминология районов севера Южной Сибири: хакас — кыргызы (Енисей), Шивэй (Забайкалье, верховье Амура), Цзинь шань (Алтай), байегу (племена байырку), доланьгэ (теленгуты), тйеле (толесы), сйеяньто (сиртардуши).

Для Средней Азии: Хао, Иеда, Идань — эфталиты; западные тюрки (Семиречье), из них дулу — междуречье Чу-Или и нушеби — Чу-Талас и Тянь-Шань. Этот же район с 704 г. заселяли тюргеши — туциши, с 766 г. — карлуки — гэлолу. До 766 г. карлуки обитали на Западном Алтае.

Из племенных названий отметим: цзюешэ — кыпчаки, ху-дэ — остяки, сяньби — эвенки, шивэй — тунгусы (?), динлины — енисейские остяки. Кангюй — Хорезм, Согд и Сыр-Дарья; да-юечжи — массагеты, гюаньду — кумеды.

Из этнических терминов и географических названий зарубежных стран и народов наиболее важными в Монголии являются следующие:

Ханьхай — пустыня Гоби, но не Байкал, как местами у Бичурина; тугю — тюрки, но не “долга” и не монголы, как у Бичурина; хойху — уйгуры, но не ойхоры и не монголы, как у Бичурина; Ху — варвары, “не китайцы” и чаще всего согдийцы, [XLVIII] но не всегда тюрки, как полагал Бичурин; Туло — Тола; Солин — Селенга; Цюлуянь — Керулэн.

В Восточном Туркестане: Шаньшань — Лоулань (совр. Лобнор — Пухай), цяны — тибетцы, Туфань — Тибет, Юй-тянь — Хотан, Согюй — Яркенд, Сулэ — Кашгар, Яньки (Акини) — Карашар, Гуйцы — Куча, Гаочан — Турфан и Караходжо, Бэйтин — Бешбалык, Иву — Хами, озеро Пулэй — Баркуль, Янсо — Юлдуз, Гйепаньто — Сырыкол (Таш-Курган).

Из других названий отметим: Гибинь (Гэшили) — Кашмир или Каписа, Ганьду — Гайдара, Даши — арабы, Босы — Персия, Большая Фулинь — Сирия, Дацинь — восточно-римские владения в Малой Азии, Фань-янь (Ванянь) — Бамиан, Ниполо — Непал, Ухоань — Кундуз, Шеми — Читрал, Тяньду — Индия, Тяньшань (Семиречье и Тяньшань), Басими — басмал. Оседлые оазисы Средней Азии: Боханьна (а также Полона, Лона, Ниньюань) — Фергана, Кан — Самарканд (он же Самоцянь) — Согд, Холисими и Юегянь (Ургенч) — Хорезм; Гудо — Хуталян, Шумань — Шуман и Тухоло — Тохаристан соответствуют Таджикистану; Памило, Бами и Бохо — Памир; Хуми, Хокань — Вахан; Шини — Шугнан, Цзюми — Кумед; Дамо — Термез.

Кроме того, часто употребление термина Суйе (Чуйская долина, Семиречье) и Сули (Согд, иногда с включением Семиречья). Последний термин следует отличать от Сулэ, которым назывался Кашгар.

Отдельные районы Средней Азии назывались: Ташкентский оазис (Ши, Чжеше, Юени), Осрушана (Цао восточное), Иштихан (Цао западное или Шетилян), Маймург (Ми), Бухара (Ань, Бухало, Даан), Нахшеб (Ши, Кише, Насеба), Мерв (Унагэ), Касан (Гесай), Катта-Курган — древняя Кушания (Гуйшуан), Кулан (Цзюлань).

Наиболее крупные реки в этих источниках выступают под именами: Енисей — Кем (Гянь); Иртыш (Уту?); Или (Или); Чу (Суйе); Талас (Таласе, иногда в старом издании ошибочно Хынлос), Нарын — Сыр-Дарья (Чженьчжу и Шеше), Пяндж — Аму-Дарья (Уху — Оксус, Гуйшуй), Вахш (Хуши, Уши), Зерафшан (Нами), Кашка-Дарья (Тумо).

Аральское море выступает под именем Вынаньша, Лэй-чжоу, Северное море; Каспий — чаще всего под именем Цинь-хай, Иссык-Куль — Жехай или Тинчи.

Менее точно отождествлены такие названия, как города Средней Азии: Ю-Узген, Эрши (Мархамат, по Бичурину — Коканд), Сигянь — Ахсыкет; Бэйшуй — Испиджаб, Гидуцючжо — Гур-гандж, Цзюбило — Сайрам.

Широко употребляется в текстах транскрипция тюркских титулов: кэхань — каган, катунь — хатун, дэлэ — тегин, [L] шеху — ябгу, ша — шад, тутунь — тутук, дагань — таркан, бе — бек, мохэ — бага, мохэду — багадур, гудулу — кутлук, бигя — бильга, дынли — тенгри и т. п.

Изменены в китайской транскрипции собственные имена: Асилань — Арслан, Сулимань — Сулейман, Кюе — Кюль, Исе-се — Иездегерд, Гусахэ — Хосроу, Истачжи — Ардешир, Ими Цюйдибо- — Эмир Кутейба, Улеге — Гурек, Фохумань — Вахшумань и т. д. и т. п.

Весьма важным является изменение в китайской транскрипции названия одного и того же народа. Так, например, некоторые народы имели в китайской исторической литературе множество названий, т. е. несколько транскрипций. Укажем главнейшие: кыргызы Енисея — гяньгунь (цзяньгунь), гэгу, цигу (кигу), йегу, хакас, хакяньсы, киликицзы; уйгуры — гаогюй, хойху, вэйвуэрр.

Не китаеведу порой бывает трудно разобраться в этих разночтениях и транскрипционных различиях, особенно при пользовании различными западноевропейскими переводами. В этих случаях следует пользоваться конкордансом транскрипций, имеющимся в нескольких изданиях. Отметим, например, конкорданс, составленный коллективом русских китаеведов — К. Вебером, А. Ивановым, Вл. Котвичем и А. Рудневым “К вопросу о русской транскрипции китайских иероглифов” (Записки Восточного отделения русского археологического общества, т. XVIII, в. 1, СПб., 1907, стр. 74 — 95) или в китайской грамматике П. П. Шмидта (Владивосток, 1915) и более полный — Bernhard Karlgren, A Mandarin Phonetic Reader in the Pekinese dialect with an introductory essay on the Pronunciation: Archives d'Etudes Orientales, т. XIII, в. 1, 1917.

Пользование этими пособиями облегчает чтение специальных названий, транскрибированных в разных изданиях, особенно в западноевропейской литературе, и обеспечивает правильное их написание, необходимое для аутентичного понимания перевода. Восстановление же соответствия китайской транскрипции иноземного для Китая слова его звучанию в древности является делом специалиста, и всякие догадки в этой области, не опирающиеся на древнюю фонетику, или твердые историко-географические заключения, как бы они ни были соблазнительными, чаще всего являются ненаучными. Для этих целей следует обращаться к литературе вопроса. Большое количество таких названий отождествлено и расшифровано, но далеко еще не все и не с достаточной полнотой. Количество авторов, подвизавшихся в этой области, весьма велико, в частности большинство тех, которые были упомянуты выше. Известную сводку этих отождествлений редакторы отразили в указателях, где китайской транскрипции собственного имени или [LI] географического названия соответствует, где это было возможно, либо восстановление подлинного звучания, либо бесспорное отождествление. Из наиболее авторитетных работ может быть рекомендована прежде всего работа Е. Chavannes, Documents sur les Tou-kiue Occidentaux, СПб., 1903 (Сб. Трудов орхонской экспедиции, в. VI)а также работы П. Пелльо, которые, однако, представляют трудности для использования, так как его замечания разбросаны по различным статьям и рецензиям, главным образом в “Journal Asiatique” и “T'oung Pao”.

Значительная часть историко-географических и племенных названий, особенно по Монголии и отчасти Восточному Туркестану и Южной Сибири правильно объяснена в труде Г. Грумм-Гржимайло “Западная Монголия и Урянхайский Край” (Л., 1926, т. И).

Основные отождествления, достаточные для первоначальной ориентировки в тексте, мы привели выше.

Значение китайских источников для истории Средней Азии в “доисламский” период особенно велико. В самом деле, те письменные источники, которые содержат исторические данные о Средней Азии с периода VI в. до н. э. до VI — VIII вв. н. э. и приведены в известность, несмотря на их разнообразие, весьма немногословны. Мы имеем в виду ахеменидскую клинопись, античные источники (Геродот, Страбон, Птолемей и др.), более многословные для времени Александра Македонского (Квинт Курций, Арриан), византийских и армянских авторов (типа Менандра Протектора, Прокопия, Феофилакта Симмоката), сирийские источники (Иешу Стилит, Захарий и другие), некоторые сасанидские тексты (надпись Пайкули, надпись Шапу-ра) и связанную с ними литературу на пехлевийском языке (Авеста, Бундахишн), древнетюркские рунические тексты (Кюльтегина, Тоньюкука и т. п.).

Особую, но весьма еще немногочисленную группу составляют тексты, происходящие из Средней Азии, прежде всего: согдийский архив (личный архив Гурека), древнехорезмский (видимо, хозяйственный) архив, отдельные рунические надписи типа древнетюркских, многочисленный эпиграфический материал.

Значительную ценность представляет арабо- и персоязычная литература, отчасти также сакские, тохарские и тибетские источники, в которых, однако, сведения, касающиеся Средней Азии в древний период (до VII — VIII вв.), единичны и зачастую содержатся в текстах намного позже того времени, которое ими описывается. Это прежде всего относится к арабо- и персоязычной литературе.

Китайские источники прежде всего позволяют составить основную хронологическую канву для истории античного и [LII] дофеодального периодов истории Средней Азии. В самом деле, древнейшие упоминания о Средней Азии восходят к путешествию Чжан Цяня 138 — 126 гг. до н.э., сообщения которого были использованы отцом истории Китая Сы-ма Цянем для составления “исторических мемуаров” Шицзи. Личное посещение Чжан Цянем Средней Азии сказалось на конкретности повествования Сы-ма Цяня, особенно в отношении Ферганы.

Дополнительные сведения по сравнению с Сы-ма Цянем имел очевидно Бань Гу, автор династийной истории “Старшей Хань”. Следуя буквально иероглиф в иероглиф за Шицзи Сы-ма Цяня, он включал в свой текст и дополнительные данные. Характерным примером является включение письма Модэ-Шаньюя китайской императрице Гаохэу, отсутствующее в тексте Сы-ма Цяня. Наблюдаются изменения в иероглифике племенных названий, особенно по Южной Сибири при описании похода Модэ в 209 — 201 гг. до н. э.: например, цайли вместо синли и т. п.

Весьма любопытны извлечения о Средней Азии из Хоуханьшу. Основой информации здесь был поход Бан Чао 94 — 96 гг. н. э. В качестве специального “разведчика” по Средней Азии был Гань Ин, посланный до Циньхая — Каспийского моря. Судя по тексту в Хоуханьшу, значительное количество сведений поступало о Средней Азии в Китай через китайских наместников оазисов Восточного Туркестана. Однако поздняя редакция Хоуханьшу (V в.) привела к тому, что главный автор, по существу, редактор древних текстов — Фаньхуа недооценил многих сведений и составил Хоуханьшу, исходя из современных ему событий и состояния народов Средней Азии. В связи с этим в Хоуханьшу совершенно опущена такая значительная территория, как область усуней Тяньшаня, хотя несомненно, что их история не могла катастрофически оборваться в 8 г. н. э., до которого их доводит Бань Гу (автор Цяньханьшу). Если исходить из того факта, что гунны в этот период владычествовали на Тяньшане, то все равно усуни не исчезли, ибо, во-первых, сведения об усунях сообщал Бань Чао, во-вторых, абсолютное владычество западных гуннов на Тяньшане и в Фергане относится к более позднему периоду, особенно ко II в. н. э., но и с них также приведены весьма скудные сведения.

Для Вэйской истории особое значение имело, в части информации о Средней Азии, посольство Тун Юана и Гао Мина середины V в, н. э., посетивших многие районы Средней Азии. Надо сказать, что вообще в Вэйский период Китай был больше, чем в предшествующий период, связан и с Центральной Азией — Монголией и Восточным Туркестаном. История Вэйской династии содержит весьма распространенные сведения об иноземных народах. Авторитет повествований Вэйской истории был [LIII] настолько велик, что ее рассказы об этих народах были положены в основу соответствующих статей в более поздних энциклопедиях, например, у Ма Дуан — линя (XIV в.).

Сходные по содержанию главы краткой истории Суйской династии и затем Танской, в части сведений, выбранных Бичуриным, восходят, очевидно, к общим источникам. Кроме обычных источников этих сведений, следует особенно подчеркнуть описание Восточного Туркестана и Средней Азии в путешествиях буддийских паломников Фасяня (400 г.), Сун Юна (518 — 522), Вэйцзе (605 — 616), особенно Сюаньцзана (629 — 648), Ицзина (673 — 695), Хойчао (723 — 729), Укуна (751 — 790).Особенно большим авторитетом пользовался Сюаньцзан: описание его жизни и путешествия, в частности последнее, широко цитируется текстом истории Танской династии.

Распространенная версия истории Танской династии — Синь-Таншу, составленная позже краткой версии Цзю-Таншу, основывалась на включении в текст прямой речи послов и текстов писем и обращений, адресованных правителям областей и народов от имени Китайского двора, и ответов на них. Достоверность этих текстов вызывала вполне законный скепсис некоторых ученых (В. Бартольд) и впредь до их документальной проверки по первоначальным источникам остается под знаком вопроса.

Для истории Танской династии (Цзю-Таншу и Синь-Таншу), в известной мере и для Суйских анналов, характерна новая точка зрения в оценке более древних событий на территории Средней Азии: древние названия племен и территорий увязываются с современными (танскими) именами и названиями. История Танской династии пытается объяснить происхождение названий, следуя китайской исторической традиции о неизменяемости предшествующих исторических образований, о постоянстве пребывания народов на одном и том же месте. Эта историческая концепция приводит к ряду по меньшей мере спорных выводов, например, что страна Кан (Самарканд — Согд) — это древняя страна кангюй. Если в целом ряде случаев эта преемственность с древними образованиями имеет солидную аргументацию (происхождение тюрок-тугю, уйгуров-хойху и т. п.), то в других случаях она почти ничем не обоснована и к такого типа заключениям следует подходить критически.

Наряду с этими текстами, легшими в основу сборника Бичурина, он воспользовался китайскими комментаторскими сведениями для своих примечаний, а в целях уточнения политических событий широко привлекал данные из погодной сводной истории Тунцзянь-ганму (XII в.). Текст перевода этой истории в 17 томах был им подготовлен к печати, но и поныне хранится в рукописи (Институт востоковедения). Отметим, что [LIV] единственный перевод на европейский язык этого сочинения был проделан иезуитом Майя еще в XVIII в. (12 томов) не с китайского оригинала, а с сокращенного маньчжурского варианта, что, однако, не помешало позднейшим западноевропейским историкам Китая писать на основе этого неполноценного перевода многочисленные истории “Поднебесной империи”. Бичурин перевел китайский оригинал Ганму, к сожалению, не увидевший свет.

Наши критические замечания источниковедческого порядка не должны восприниматься как умаление достоинства китайских текстов, касающихся Средней Азии. Они имеют своей целью только обратить внимание на необходимость критического пользования этими текстами, с учетом наиболее ранних информации китайских авторов и времени составления окончательного текста. На последнее обратил внимание в своем предисловии Бичурин. Напомним, что описание состава китайских исторических источников в Западной Европе было выполнено Вайлем намного позже Бичурина, а описания, подобного данному Бичуриным, особенно в части исторических сочинений, китаеведение не знает и до сих пор, кроме истории китайской литературы Васильева.

Значение переведенных Бичуриным текстов для истории народов СССР, прежде всего Южной Сибири и Средней Азии, трудно переоценить. Для Южной Сибири китайские источники в отношении древнего периода являются единственными письменными источниками. Значительна их роль также и для раннего средневековья, когда появляются сначала древние тюркские и кыргызские, затем западноевропейские средневековые и русские тексты.

Благодаря китайским текстам вскрываются имена племен, населявших Южную Сибирь в древности, становится возможным разрабатывать этногенетические проблемы, отчасти нарисовать политическую историю, правда, больше в плане внешнеполитических событий (связь с Монголией, в отдельных случаях со Средней Азией). Широко представлены эти тексты в трудах советских исследователей, прежде всего С. В. Киселева и Л. П. Потапова, которые использовали эти тексты при создании истории Южной Сибири и Алтая.

Привлечение китайских источников для интерпретации археологических материалов характерно для более широкого круга советских исследователей, что мы уже отмечали выше. Немногочисленны пока дополнительные исследования этих текстов специально в отношении Северной Азии. 144 [LV]

Китайские тексты в переводе Бичурина широко использовались для составления истории Средней Азии как в дореволюционном, так и советском востоковедении. Особое значение в дореволюционном востоковедении, занимавшемся Средней Азией, имели эти тексты в части исторической географии V и прежде всего этногенеза. Напомню, что такие, например, работы, как работа Бронникова по исторической географии или Аристова по этногенезу, иногда в значительной степени, а иногда и целиком опирались на переводы Бичурина. С большим доверием к этим переводам относились и такие крупные русские ученые, как В. Григорьев, Н. Веселовский, В. Бартольд, К. Иностранцев, Г. Грум-Гржимайло.

Важнейшую роль сыграли эти тексты для решения общих проблем советского востоковедения, особенно в вопросе о характере общественных отношений в домусульманский период. Рассмотренные в свете марксистско-ленинской теории, обогащенные данными других источников и археологических изысканий, они позволили С. П. Толстову выдвинуть теорию об общинно-рабовладельческих отношениях в Средней Азии в домусульманский период. Как уже было отмечено выше, и другие советские востоковеды широко пользовались ими в своих исторических исследованиях как общего, так и частного порядка, особенно в связи с историей Согда, тюрок Семиречья и т. п. Переводы Бичурина проверены временем, испытаны почти столетним развитием китаеведения, доказавшим их непреходящую ценность. Нет сомнения, что этот великолепный труд русского ученого еще много лет будет служить на пользу советской науке.

Текст воспроизведен по изданию: Н. Я. Бичурин [Иакинф]. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена.  М. АН СССР, Институт этнографии им. Миклухо-Маклая. 1950

© текст - Бернштам А. И. 1851
© сетевая версия - Тhietmar. 2005
© OCR - Иванов А. 2005
© дизайн - Войтехович А. 2001 
© АН СССР, Институт этнографии им. Миклухо-Маклая.   1950