Библиотека сайта  XIII век

ГИЛЬДЕБРАНД ФОН ГОРН

ДОНЕСЕНИЯ КОРОЛЮ ДАНИИ

№ 1

ДОНЕСЕНИЕ ВЕЛИКОГО И ПОЛНОМОЧНОГО ПОСЛА ГИЛЬДЕБРАНДА ФОН ГОРНА КОРОЛЮ ДАНИИ ОТ 23 ОКТЯБРЯ 1682 ГОДА

Державнейший король! Всемилостивейший король и господин! Мне не представилось возможности отправить письма с дороги; надеюсь, что в глазах Вашего величества меня несколько извинит то обстоятельство, что я не получал, начиная с Вильны, никаких всеподданнейших донесений 1. По причине известных смятений при здешнем дворе мне пришлось три полных недели стоять на границе. После же я по возможности ускорял свою поездку, но все дороги здесь весьма плохи, и по этой причине у меня на путь от Смоленска досюда ушло 14 дней. В нескольких милях, не доезжая до Москвы, мне было предложено на выбор две возможности: отправиться в Москву и там дожидаться возвращения их царских величеств или же последовать за всем двором сюда [под Троице-Сергиев монастырь]. Я, не раздумывая, предпочел последнее, отчего все бояре, как и цари, выразили ко мне заметную склонность — возможно еще потому, что в дни недавнего мятежа голландский резидент сильно испугался стрельцов и, забыв свой долг, обратился к их царским величествам с просьбой отправить лучше его на некую бумажную мельницу, находящуюся на известном расстоянии от Москвы. Такое голландское лукавство (finesse, как называют его московиты) вот уже некоторое время является основной темой разговоров здешнего двора. А вчера некий благородный господин (после того как я его заверил, что в случае необходимости готов со всеми моими людьми служить делу их царских величеств) сказал мне, что голландский министр 2 питает совершенно иные намерения и что он нашел возможным отпроситься на бумажную мельницу лишь с тем, чтобы укрыться там в случае величайшей неудачи дела великих государей.

При моем прибытии сюда мне оказали большие почести; предоставили свыше 60 лошадей, двух переводчиков и послали одного стольника или камер-юнкера к моему приставу. Квартиру мне отвели посреди лагеря, приблизительно в четверти мили от замка Троица, где их величества стоят со своим двором. Меня устроили очень хорошо, лучше, чем кого-либо из бояр, что весьма немаловажно, особенно в том случае, если придется стоять лагерем всю зиму.

Собравшаяся здесь армия состоит из более чем 150 000 человек, а могла бы достичь и 200000; лишь из-за трудностей с провиантом немалую ее часть оставили, и будут каждодневно и далее отпускать людей по домам. Собственно, здесь питали добрую надежду на то, что если бы удалось отправить стрельцов, после того, как они запросят пардону, по указу их царских величеств служить в Казань, Астрахань, Киев и другие города, то стрельцы были бы таким образом разделены. Но на возможность осуществления подобного плана указывает немногое. Если же их дерзость зашла бы так далеко, что они через несколько дней 3 осмелились бы потребовать и остальных бояр — как Голицына, Одоевского и других — отдать им в руки, то пришлось бы это сделать.

Началось это их дело, как нетрудно проследить, еще при жизни покойного государя [Федора Алексеевича], да еще имеются точные сведения, заставляющие думать: [86] а не было ли оно [восстание] основной и главной причиной его смерти? Приблизительно за два дня до его кончины один стрелец был бит кнутом из-за того, что он в воскресенье, будучи послан на какую-то стройку (которую их царские величества хотели как можно скорее завершить), работал там слишком медленно. Кроме того, был также посажен один офицер, который ими командовал, а с ним и еще несколько стрельцов. Но их товарищи не только избежали наказания, но и начали громко кричать, что служба их стала невыносимой, ибо их принуждают даже воскресенья лишать святости и что нужно найти способ от этого избавиться. Призывы эти, какими громогласными поначалу они ни были, потом удалось подавить 4.

Однако всеобщее сочувствие этому делу оказалось настолько фатальным для покойного царя, что он уже на следующий день стоял на пороге смерти. Тогда бояре не медля выбрали царем младшего принца, Петра Алексеевича. Находившийся в ссылке Артамон [Матвеев] приехал вместе с отцом овдовевшей царицы [Н. К. Нарышкиной] и тремя братьями Нарышкиными снова в Москву 5 и, наконец, все те, кто в годы правления покойного царя был в опале, оказались снова возведенными в прежнее достоинство. Затем для Артамона Сергеевича была учреждена должность великого опекуна. Другие же бояре, в особенности старик Одоевский, как цейхгофмейстер [судья приказа Большого Дворца], были сильно принижены 6 по той причине, что в былые времена к нему [А. С. Матвееву] относились настолько враждебно, что оказалось возможным нанести ему ряд очевидных оскорблений. Отсюда следует, что, судя по всему, пришло его время брать реванш у своих противников. Но сейчас об этом говорят мало, почти ничего.

Возможно, впрочем, что если разобраться в деле основательнее, то выяснится, что причины его глубже, ведь Дума без колебаний решалась утверждать то или иное важное решение. Конечное решение будет принято на следующем заседании Думы, которое состоится в ближайший понедельник [15 мая]. Не исключено, что кто-нибудь из знатных, подталкиваемый страхом или страдая от немилости, зажжет огонь (который уничтожит и его самого в собственной скорлупе) до начала этого заседания, но это скорее вероятно, чем неизбежно 7. Тем более, что пока доскональных сведений о первоначальных зачинщиках нынешнего мятежа и воспоследовавших ужасных убийствах не имеется. Сейчас же [10—14 мая] все спокойно, все кажутся, в общем, довольными нынешним положением по сравнению с недавним прошлым.

В ту ночь, в понедельник, когда во время заседания Думы 4 полка стрельцов, а также 4 тысячи солдат совершенно неожиданно стали раздувать мятеж, мятежники с бердышами, пистолями и мушкетами наготове, сомкнутыми порядками, с развевающимися знаменами и горящими фитилями, с заряженными пушками и мортирами заняли замок [Кремль]. Гвардия 8, понявшая их намерения, не только помогла им войти, но и сама к ним присоединилась, крича: «Да здравствует наш законный царь Иван Алексеевич!» Они [восставшие] стали на дворцовой площади в строевом порядке и послали нескольких людей в Думу с требованием выслать к ним Хованского и старого Одоевского, что и было свершено по их воле. Условия, которые они в ту ночь выставили через этих двух господ, были следующими: чтобы новоизбранного царя Петра Алексеевича низложить, а его старший брат Иван Алексеевич должен быть избран на престол; чтобы все офицеры и служащие [дьяки], которые с ними при жизни покойного царя плохо обращались, были со своих должностей уволены, на их же места поставить стрельцов; чтобы им, стрельцам, выдали их плату из казны всю до копейки, а также повелели их полковникам и другим зажиточным людям, которые брали с них подарки и тем обогатились, также им заплатить; Артамон, Нарышкины и все остальные, кто был виновен в смерти их блаженной памяти царя, должны быть также выданы им головою.

Хованский и старый Одоевский одни пошли в Думу с этими предложениями. Поскольку же они с ответом задержались, то от стрельцов снова были посланы в Думу люди с окончательным требованием, чтобы бояре поторопились принять решение по тому или иному пункту условий. Тогда Дума еще попыталась их уговорить, к ним обращались и с жестокостью, но бесполезно: они твердо стояли на своих пяти предложениях. Между тем, как вышеупомянутые обсуждались, над [87] мятежниками, собравшимися на дворцовой площади, раздался чей-то неизвестный голос:

«Идите спасать своего царя Ивана Алексеевича, его хотят задушить!» 9. Тут все бросились наверх, во дворец, с оружием в руках, ничего более так не желая, как найти повод омыться в крови.

Первыми этих разъяренных фурий встретили несколько полковников, находившихся при их появлении в небольшой башенке рядом с помещением, где были оба царя 10. Стрельцы разрубили полковников начетверо и силой ворвались внутрь, где застрелили еще несколько человек 11. Затем они стали ломиться во все двери; Артамон, Салтыков, младший Долгоруков, Ларион Иванович были жестоким образом умерщвлены 12, а принц Иван Алексеевич избран царем 13. Долгорукова стрельцы принесли домой, не причинив его трупу никаких оскорблений. Однако, когда они хотели уже идти прочь, то пришел один из собственных людей Долгорукова [старшего] и сказал им, что его господин воспринял смерть сына очень близко к сердцу, и добавил: «Уж вам-то наверняка зальют глотки смолой!» [На дворе Долгорукого] осталось человек с десять, все остальные разбежались. Придя из-за этого [сообщения] в бешенство, все снова поднялись наверх, выволокли командующего из его комнаты, сбросили его вниз с лестницы и поволокли по земле до ворот его дома, где отрубили голову бердышем [...] 14. Оба брата вдовствующей царицы были тем же днем, в присутствии упомянутой принцессы, стащены со своих постелей и жестоко убиты на дворцовой лестнице. После случившегося их внесли на пиках во дворец [...] 15. Аверкий Степанов, Яшка, Ромодановский и все другие убитые господа 16 были перенесены в помещение казны, а старый Хованский единодушно избран всей пехотой в главнокомандующие 17. Через его посредство царь и бояре обязались перед стрельцами после происшедшей кровавой бани удовлетворить все их претензии касательно недоплат и первым делом выдать из казны все деньги в точности.

Большинство полковников было к этому времени уже перебито или изгнано, но остальных стрельцы стали бить по ногам [на правеже] до тех пор, пока они не заплатят определенную сумму денег 18. Между тем Хованский делал все, что было в его силах, подстрекая стрельцов, чтобы они всеми полками требовали свобод, чтобы они более ни к каким работам не принуждались и чтоб называли их не как раньше, но «выбранной надворной пехотой», что означает «отборная дворцовая пехота» 19. И это также было им после всевозможных отговорок пожаловано, а также указано, чтобы справа от ворот замка была воздвигнута колонна, на которой, в знак вечной памяти, были записаны все несправедливости, которые послужили причиной недавнему мятежу,— что также было немедленно исполнено.

Другие бояре, как бы ни были они проникнуты весьма немалой ревностью к далеко идущим планам Хованского, не осмеливались перечить ему ни в какой малости, но позволяли всему идти своим чередом, а если им и бросалось в глаза, что его интриги ведут к разрушению всего государства 20, то они не находили способа к устранению этой напасти. Поэтому все и шло, как он хотел. Несколькими же неделями позже, когда оба царя прибыли в Коломенское, знатные господа, которые оставались в Москве, осмелились подняться из праха и вернулись к их величествам, которые сами на пути в Коломенское были не особенно уверены в успехе своего предприятия и намеревались затем ехать к Троице, назад, и просить гут же всех воевод близлежащих земель стать за их дело 21, так как им уже стали известны планы Хованского 22.

Между тем подействовали добрые слова, обращенные к московским солдатам; они были остановлены, а затем и повернуты к другой стороне, так как узнали через несколько дней, что цари непременно войдут в Москву, как только еще более усилятся. После этого их царские величества послали к Хованскому гонца с указом немедленно явиться к ним сюда. Вначале он опасался идти на это предложение, но потом двинулся из города, имея при себе гвардию в количестве 150 человек. Как только сообщение об этом было получено здешним двором, всем благородным господам было приказано седлать коней и идти в сопровождении 4000 солдат навстречу ему. Они захватили затем и его самого, и его сына и отправили их обоих за 10 верст отсюда, в Воздвиженское, чтобы там, по приказу их царских [88] величеств, отрубить им головы 23. Его преступление было, как здесь говорят, в том, что он с лучшими стрельцами учинил бунт, для того чтобы вырубить всех бояр, тайно казнить царей, женить своего сына на молодой вдовствующей царице и посадить его на престол 24.

Его младший сын, который между тем, убежав отсюда, прибыл в Москву, принес бунтовщикам весть о смерти своего отца 25. Те, как одержимые, тут же ворвались в цейхгауз, вытащили оттуда наружу все ружья, разграбили казну, выставили пушки на валу и, наконец, заняли позиции для обороны [городского] входа от их собственных государей. При этом повсюду раздавались крики, что стрельцы отомстят за Хованского, как за смерть своего отца, и вырубят всех бояр, которые предательски его убили. Через несколько дней после этого от здешнего двора к стрельцам был послан гонец с указом сложить оружие и немедленно просить о милости, так как их величества уже отдали приказ идти на Москву и вооруженной силой ее атаковать, уничтожая при этом стрельцов всеми средствами, чтобы не осталось ни одной живой души. После этого стрельцы пришли к здешнему двору и выдали младшего сына Хованского, а также еще двух или трех задержанных ими лиц 26. При этом они вопрошали с выражением полной покорности, будут ли они за это прощены, или им еще надлежит опасаться в будущем.

В прошлый четверг я был удостоен своей первой аудиенции, в ходе которой были почти все обычные церемонии. Оба их царских величества приняли мои документы в собственные руки и милостиво позволили мне сидеть в их присутствии. Думный дьяк Емельян Украинцев отвечал, по русскому обыкновению, на мою речь краткими словами, как и должно было быть. После этого я отправился домой, причем меня снова сопровождали. Затем в субботу я был приглашен на конференцию, которую устроили там же, где я имел аудиенцию. Принимал меня Голицын, участвовали во встрече Емельян Украинцев и два подканцлера [...]. Голицын спрашивал у меня далее несколько раз, не имею ли я какого-либо дополнительного сообщения, а когда я ему ответил, что не имею, то он начал смеяться и качать головой. Наконец он отвел меня в сторону и спросил, какие у вашего величества отношения со Швецией 27. Я ответил, что не знаю о них ничего иного, кроме хорошего [...].

Со времени последней конференции старшая принцесса София Алексеевна в общем-то всем управляет, хоть и находится в тени [буквально: «за черным занавесом»]. Господин Голицын сошелся со мной весьма близко, но она сразу же узнает, что мы говорим друг другу, каждое слово, поскольку разговоры мы ведем по-русски, не прибегая к помощи переводчика. Мне представляется прекрасный случай сделать некоторые авансы, однако я питаю сильные сомнения по поводу того, что при нынешних великих противоречиях [при дворе] что-либо сможет получиться, я ведь не хочу ничем рисковать. Известный господин находится сейчас здесь, но в милости он лишь у Голицына, который хоть и является генералиссимус сом всего государства, но у него связаны ноги, так что мне остается только запастись терпением и ждать благоприятного стечения обстоятельств, чтобы обстоятельно обговорить все прежде всего с ним. Интриги здешнего двора при нынешних обстоятельствах темны и скрыты, отзвуки их ни до кого не доходят, и чем менее я смогу раскрыть свои мысли, тем лучше ко мне будут относиться.

Впрочем я всепокорнейше прошу ваше королевское величество всемилостивейше благосклонно верить в то, что я не упущу ни малейшей возможности с верой и рвением всепокорнейше сделать все, что в моих силах. Остаюсь в глубочайшей покорности всемогущего короля, всемилостивейшего короля, государя, Вашего королевского величества всепокорнейший и вернейший слуга фон Горн.

В лагере у Троицы, 23 октября [16]82 года.

№ 2

ДОНЕСЕНИЕ ВЕЛИКОГО И ПОЛНОМОЧНОГО ПОСЛА ГИЛЬДЕБРАНДА ФОН ГОРНА КОРОЛЮ ДАНИИ ОТ 28 НОЯБРЯ 1682 ГОДА

Державнейший король! Всемилостивейший король и господин! Сумятица, которой охвачены в городе, где я теперь нахожусь, буквально все, не позволяет мне [89] сообщить Вашему королевскому величеству ни одной новости, за истинность которой я мог бы до конца поручиться, ибо все благородные господа здешнего двора говорят вещи сомнительные и не имеющие под собой твердого основания. Стрельцы, посланные служить, наконец подчинились приказу великих государей, неизвестно лишь, удалось ли этой мерой все уладить 28. Несогласия а между вдовствующей царицей [Натальей Кирилловной] и старшей принцессой [Софьей Алексеевной] с каждым днем множатся, а оба государя, которых подстрекают мать и сестра, начинают посматривать друг на друга с неприязнью. Таким же образом разделились и бояре, причем большинство их (как и большинство молодого дворянства) склонилось к стороне царя Петра Алексеевича. Некоторые, впрочем, крепко держатся за старшего, как и большая часть плебса, хоть и скрыто, но, как чувствуется, основательно. И, безусловно, должно свершиться чудо господне, чтобы в ближайшее время не стряслось здесь великого несчастья а.

Несколько недель тому назад пришло известие, что донские казаки разграбили всю астраханскую долину, разгромили все тамошние нагайские городки, а равным образом сожгли до основания деревни и села башкирцев по ту сторону Волги, до самой Казани 29. Вчерашним утром, приблизительно в 8 часов, на половине младшего царя случился пожар, от которого сгорели дотла покои не только его, но и его госпожи матери. Прекрасная большая церковь «Собор» также была охвачена при том пожаре пламенем, а все иконы и другие вещи, которые не успели вынести с чердака, сгорели. При этом пожаре сгорело или было ранено 150 простых людей, один полковник и четыре гофъюнкера [стольника]. Многие воспринимают этот пожар как недобрый знак 30.

Вскоре отсюда отбудут два посольства, одно в Швецию, другое в Турцию. Последнее должно получить инструкцию изгладить у Порты впечатление от несправедливых притязаний, выдвинутых последним русским посольством без указу, так как туркам легче снова начать войну, чем на них согласиться 31. Послом в Швецию выбрали Прончищева, а также его сына. Его миссия без сомнений касается пограничных и иных спорных вопросов. Но прежде ожидают здесь шведского посланника с поздравлениями обоим великим государям [по поводу вступления на престол], и я думаю, что назначенное туда посольство не отбудет до приезда упомянутого 32.

Я не вижу пока возможности, позволяющей мне на что-либо решиться. Но не исключено, что со временем представится случай, лучший, чем даже можно предполагать 33. В связи с этим прошу именем господа всемогущего Ваше королевское величество дать всемилостивейший указ, чтобы мне своевременно выслали мое жалование, ибо я, клянусь господом, с самого отъезда из Гамбурга денег в глаза не видывал и вынужден ныне позорно клянчить у русских (так как господин Бутенант мне денег не одалживает). Я был вынужден заложить конный экипаж и уже готов прозакладывать хоть свое вечное блаженство.

Остаюсь глубочайше всеподданным державнейшего короля, всемилостивейшего короля и государя, Вашего королевского величества всеподданнейший и преданнейший слуга фон Горн.

Москва, 28 ноября [16]82 года.

(пер. В. Е. Возгрин)
Текст воспроизведен по изданию: Московское восстание 1682 г. глазами датского посла. // Вопросы истории. №3, 1986.

© текст -Возгрин В. Е. 1986
© сетевая версия - Тhietmar. 2003
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вопросы истории 1986.