ЯХЪЯ АНТИОХИЙСКИЙ

ЛЕТОПИСЬ

ВВЕДЕНИЕ

I

Яхъя антиохийский в европейской литературе

Существование продолжения к истории Евтихия стало известно ученому миру с того самого времени, когда появились издание и перевод сочинения александрийского патриарха, т.е. с 1658 года. В предисловии переводчик, Эдвард Пококк, сообщает извлечение из Ибн-Аби-Осайбии 1 † 668 (1270), автора весьма ценных “биографий врачей”, содержащей короткое жизнеописание Евтихия. Оно оканчивается следующими словами 2:

“К этому сочинению (т.е. “Нити драгоценных камней” Евтихия) сочинил продолжение один родственник Саида, сына аль-Батрика, по имени Яхъя, сын Саида, сына [02] Яхъи. Назвал он свою книгу: “летопись-продолжение” 3 (или “дополнительная летопись).

Весьма понятно, что в то время это известие прошло незамеченным. Ученый мир приветствовал конечно с радостью полное издание и перевод нового важного памятника, но разыскивать продолжение его тем менее представлялось нужным, что изданная еще раньше (в 1626 г.) плохая компиляция аль-Макина, вместе с появившейся в 1663 году историей Абу-ль-Фараджа, доводили изложение хода событий до конца XIII века, и таким образом в распоряжении тогдашних исследователей и любителей восточной средневековой истории находились три произведения арабской исторической литературы 4, которые давали достаточно нового материала для многих ученых работ.

В 1697 г. D’Herbelot в своей Bibliotheque orientale поместил следующую статью 5: “Johanna al-Antaki: Jean d’Antioche, Auteur Chretien, qui nous donne la continuation de l’histoir a fini, jusqu’a l’an 400 de l’Heg./ qui est de J.-C. 1009”. В XVIII веке Иосиф Ассемани во 2-ом томе своей “Biblioteca orientalis Clementino-Vaticana etc. Roma 1721” на стр. 393, впервые сообщил цитату из “продолжения” Яхъи к Евтихию. Но он сам не имел в руках сочинения Яхъи, а приводит цитату из вторых рук. Говоря об известной (мнимой) переписке Спасителя с Авгаром, царем эдесским, он выписывает из несторианского церковного историка Амра, сына Матвея 6 (жил около 1340) одно место, которое начинается так: [03]

“Говорит Яхъя, сын Саида, сына Яхи, мелкит, врач, в своей истории, которою он закончил историю Ибн-Батрика, патриарха александрийского, что в 1343 году от Александра” и пр. 7.

Ассемани о самом Яхе ничего другого не сообщает.

В 1739 году наконец ученый мир узнал из 1-го тома каталога рукописей парижской корол. библиотеки, что в этом, уже тогда богатом разными сокровищами, книгохранилище находится под № CXXXI А кодекс, который описан следующим образом (Catal. Codd. Mscrpt. Bibl. Regae. Parisiis 1739, v. I, p. 453):

Codex chartaceus, olim Benedicti de Maillet. Ibi continentur:

1) Said Ibn Batrik, sive Eutychii, annales ab orbe condito ad annum usque Hegirae 329 deducti

2) Said, cognomine Antiocheni, annales ab anno Hegirae 326 ad annum eiusdem aerae 417 perducti. Sub finem nonnulla desiderantur. Is codex saeculo XVII exaratus videtur.

Таким образом существование одного, по крайней мере, экземпляра продолжения к истории Евтихия было констатировано, хотя имя автора и оказалось другим, чем у Ибн-Аби-Осайбии и в цитате из Амра, сына Матвея. Но ошибка 8 в имени автора разумеется не могла быть причиной тому [04] по-видимому странному факту, что эта драгоценная рукопись столь долго не обращала на себя внимания знаменитых парижских ориенталистов второй половины XVIII и первой половины XIX столетий. Скорее всего — если тут не играл роли слепой случай — следует это приписать тому, что в указанный период арабская христианская литература пользовалась сравнительно меньшим вниманием ученых, чем в предшествующий. Как бы то ни было, прошло более столетия, прежде чем встречается в печати имя нашего историка.

На первом съезде германских ориенталистов в 1844 г., в Дрездене, профессор Haszler, издатель путешествий Феликса Фабри, сделал следующее заявление 9:

“Waehrend meinesAufenthaltes zu Paris in den Jahren 1824–25 beschaeftigte ich mich, behufs einer etwaigen neuen Ausgabe, mit den Handschriften des *** (араб.) oder der Annalen des Euthychius, welche nach Selden Vorarbeiten E. Pocock zu Ozford 1658 mit lateinischer Ueberzetzung, freilich hoechst incorrect, herausgegeben hat. In einer dieser Handschriften, naemlich dem Pariser Codex № 131 (s.d. Katalog S. 116 und 153 10 fand ich die Fortzetzung des gekannten Werkes durch *** (араб.), welcher da anschliessend, wo Eutychius aufhoert, naemlich im Jahre 326 der Hedschra, die Erzaehlung bis zum Jahre 417 fortfuehrt. Die Erzaehlung ist fast durchgaengig Bericht eines Zeitgenossen und Augenzeugen der Ereignisse, und ebendesshalb in demselben Maasse um so werthvoller als des Eutychius Werk, je mehr die Darstellung ins Detail geht. Der Codex ist am Ende nicht vollstaendig und hat gegen dasselbe hin ein Paar Luecken. Er ist ziemlich alt und, nach der Eingangsformel zu urtheilen, von einen Muhammedaner geschrieben. Ueber den [05] Verfasser bin ich, bei den beschraenkten Huelfsmitteln, die mir zu Gebot stehen, nicht im Stande, Naeheres zu sagen. Ich habe von dem Werke genaue Abschrift genommen; vielleicht findet sich auch dafuer einmal ein Auferstehungsmann!”

Обстоятельства помешали Гасслеру “воскресить” Яхъю, а по его смерти сделанная им копия парижской рукописи вероятно разделила участь его библиотеки, т.е. была продана. В 1873 году по крайне мере она предлагалась 11 в антикварном каталоге № 4 фирмы “Heinrich Killinger & Co.” в Висбадене, за 60 талеров. Дальнейшая судьба ее мне неизвестна.

За два, приблизительно, года до произнесения Гасслером только что приведенных слов, в Париже начал изучение арабского языка пользовавшийся уже тогда громкой репутацией итальянский историк Михаил Амари, которому правительнство неаполитанских Бурбонов не мгло простить успеха его знаменитой “la Guerra del Vespro Siciliano”. Немало нужно было энергии и горячей преданности заветной идее, чтобы в зрелые годы всецело погрузиться в изучение арабского языка, начать опять с азбуки, после приобретения вполне заслуженной ученой славы в области истории. Все препятствия были однако же были счастливо преодолены: имя Амари вскоре стало появляться в специальных журналах, посвященных востоковедению, и ориенталисты привыкли считать его носителя одним из своих. Главоной целью всех этих трудов однако же всегда оставалось собирание материалов для истории Сицилии, и историческая литература арабов поэтому естественно приковывала к себе преимущественно, хотя и не исключительно, внимание “нового” арабиста. Исследуя собрание рукописей парижской библиотеки, изучая историю северной Африки, судьбы которой были так тесно связаны с историей Сицилии, опытный историк не мог не видеть, что не последнее место среди [06] источников для истории специально фатимидской династии принадлежит продолжению летописи Евтихия, составленному Яхъей, сыном Саида, и вот в вышедшем в 1854 году первом томе капитального труда “Storia dei masulmani di Sicilia”, в “tavola antica delle sorgenti arabiche della storia di Sicilia” мы находим, стр. XLI, № X, следующую заметку 12 о Яхъе:

“Jahia-ibn-Sa’id, continuatore degli Annali di Eutichio, visse verso il medesimo tempo. L’opera di lui, che corre dal 938 al 1026, si trova nel bel MS. della Biblioteca di Parigi, Ancien Fonds 131 A. Contiene importanti ragguagli su i Fatemiti d’Egitto; qualche notizia su i Bizantini; e pochissimi righi su l’argomento nostro 13”.

Во втором томе той же истории встречаются довольно часто ссылки на нашего автора; см. Storia dei musulmani etc. II, p. 40, 135, 137, 138, 140, 156, 202, 247, 332.

Долголетняя работа в парижской библиотеке и вобще ход занятий естественно должны были навести Амари на мысль пользоваться сочинением Яхъи, но другого ученого без сомнения навели на ту же мысль уже слова Гасслера. В 1856 и 1857 г. издана в X и XI томах журнала германского азиатского общества монография Г.В. Фрейтага, посвященная династиям Хамданидов в Мосуле и Халебе 14. Между источниками, которыми пользовался автор, назван также наш Яхъя. О нем Фрейтаг говорит следующее 15:

“Ein Werk des Jahja ben-Sa’id ben-Batrik 16 des [06] Antiocheners, welches dieser im Anschluss an das Geschichtswerk seines Vaters verfasst hat, *** (араб.) 17. Nach einer arabischen Handschrift 18 ist der Vater Sa’id ben BAtrik im Jahre 236 d.H. (Chr. 866–7) geboren. Im sechzigten Jahre seines Alters wurde er Patriarch von Alexandrien und starb am Ende des Regeb im Jahre 328 (Anf. Mai 940), nachdem er jene Wuerde sieben Jahre sechs Monate bekleidet hatte. Sein vorerwaehntes *** (араб.) ist bekanntlich von J. Selden, Oxford 1658 in zwei Quartbaenden mit Ed. Pocock’s lat. Uebersetzung herausgegeben worden. Das Werk ist nicht ohne historischen Werth 19”.

В самой статье есть несколько ссылок и извлечений из Яхъи, относящихся большей частью к азиатским походам Никифора и Цимисхия (см. 1. c. XI, 188, 193, 196, 200, 205), затем ко взятию Антиохии (XI, 230), последним подвигам Абу Таглиба (X, 495, прим. 1), ко времени правления Сад-аль-даулы (XI, 231, прим. 1, 232, прим. 1 и 3), осаде Халеба Банджутекином (XI, 247) и наконец второму походу Василия в Сирию (XI, 250, рпим. 2). Текст нигде не приводится. Перводы обыкновенно неполные и не без крупных промахов. Несмотря на недостатки, которые вообще присущи и приводимым в статье переводам из других авторов, монография Фрейтага, благодаря обилию новых сведений о Хамданидах, все-таки заслуживает внимания. Но пользоваться ею в полной безопасности может лишь ориенталист, имеющий возможность проверять переводы 20. [08]

Преосвященный Порфирий наконец, которому наука обязана сохранением и открытием столь многих драгоценных памятников, оказал Яхъе самую лучшую услугу, приобретя, во время своих странствований на востоке, древний список его летописи, во всех отношениях превосходящий парижский. В ученой печати, сколько мне известно, об этой находки преосв. Порфирий нигде не говорил, но он цитирует Яхъю по следующему случаю: сочинение Яхъи послужило патриарху Макарию антиохийскому одним из источников для составления сказания об антиохийских патриархах, продолженного сперва его сыном Павлом, потом священником Михаилом Бреком. Это сказание издано в русском переводе преосв. Порфирием в 1874 году в “Трудах Киевской Духовной Академии”, за месяц июнь, стр. 346–457. Из Яхъи именно заимствованы сведения о патриархах Феохаристе, Агапии, Христофоре, Феодоре, Агапии и Иоанне, № 93–98, стр. 404–415 21. Цитован же он там же стр. 349 (отд. изд. 4), строка 8 снизу, под неправильной, по вине рукописи или толмачей, формой “Саад, сын Янха Антиохийца”. Вот все, что я знаю о судьбах Яхи в ученой европейской литературе. [09]

II

Сведения о жизни Яхъи

Единственные вполне точные, хотя к сожалгению очень скудные, биографические сведения дает нам сам Яхъя в предисловии к своему труду. Оно заслуживает большего внимания и в других отношениях и потому я его сообщаю здесь в тексте и переводе 22: *** (араб. текст). [13]

Во имя Бога, всемилостивого, всемилосердого! (Вот) книга, которую сочинил Яхъя, сын Саида, антиохийский, как продолжение истории Саида, сына Батрика 23.

Цель моя в этой книге — повествовать о главнеших, дошедших до моего сведения и достоверных по моему мнению, делах прошлых и собьтях, происходивших с того времени, до которого доходит летопись Саида, сына Батрика, патриарха александрийского 24, и по сие [14] наше время, имея в виду (тем) исполнить требование того, кто меня просил о ее составлении и сочинении и побудил к ее собиранию и слаганию. И да охранит его Господь и да спасет от того, чего он страшится! 25 Дело в том, что Саид, сын Батрика, в своей летописи дошел до пятого года халифата аль-Радия, т. е. до 326 года хиджры, а сам скончался в 328-м году — число и месяц того года, в который он умер, я упомяну в этом своем сочинении в подходящем месте — я же распределю (весь материал) тем же способом, которым он его распределил, и пойду тем же путем, которым он шел. Я упомяну об именах всех халифов и царей, которых имена я узнал, и о продолжительности царствования каждого из них и к сему присоединю многие 26 дошедшие до меня сведения о их делах и жизни и о событиях, происходивших в дни их. Я буду при этом сторониться как от длинноты в подробном изложении, так и от (слишком большой) сжатости в сокращенном повествовании, и буду держаться пути среднего между этими двумя путями. И поистине, душа человеческая чаще стремится и более рвется к познанию событий близких к современности 27. И упомяну я в ней (книге) также имена патриархов александрийских, иерусалимских, антиохийских и константинопольских, и сколько времени они занимали свои престолы, точно так же, как сделал это и Саид, сын Батрика, в своей летописи, и составит моя книга отдельный том, присоединяемый к его сочинению. [15]

Что же касается до патриархов римских, то их имена не дошли до меня с достоверностью. дбло в том, что Саид, сын Батрика, патриарх, упоминает их по порядку, начиная с Петра, главы апостолов, и до патриарха Агапия, в патриаршество которого состоялся шестой вселенский собор 289 28 (епископов) в Константинополе, во время императора Константина, сына Константа, царя греков, в дни халифата Язида, сына Моавии, сына Абу-Суфъяна, но он не сообщает, кто после него стал патриархом; и на это он сам указывает во второй половине своей книги, где он говорит 29: “не дошли до нас имена римских патриархов со времени смерти патриарха Агапия, ни же какие-либо вести о них, с указанного времени по время составления мною этой книги”. Но не переставали поминать Агапия этого в диптихе, начиная со времени шестого вселенского собора, и еще по смерти патриарха Саида, сына Батрика, многие годы, число которых (в точности) неизвестно. А после него поминалось имя другого патриарха, которого звали Венедиктом. И поминалось его имя в диптихе вплоть до 390 года хиджры и несколько лет дольше, хотя после Венедикта и было несколько патриархов; но ни об одном из них не дошли до египетских или сирийских стран имя или слава, *по причине пресечения сведений о них и отдаленности страны их 30, и ограничивались (поэтому у нас) поминовением 31 умершего Венедикта. В наше же это время назначили в нем (Риме) патриарха, Иоанна по имени, и стали (у нас тогда) поминать его имя и прекратили поминовение умершего 32 Венедикта. И в этом вот и заключается [16] причина, почему нельзя было записать имена их, и это да послужит мне извинением в том, что я о них не упоминаю. И составил я эту книгу для того, кто поручил мне составить ее, но затем мне попались в руки летописи, которых я не знал, когда приступал к ее сочинению. Тогда я ее совершенно переделал и изменил состав ее и написал ее снова. Затем после моего переселения в город Антиохию, в году хиджры 405-м, я ее опять, вторично, пересмотрел; и оказались у меня (тогда) другие летописи: и выписал я из них то, что (счел нужным) прибавить к ней и присоединить к ней, и изменил часть ее и порешил дело на сей редакции. *И пожелал я указать на это, чтобы, если найдутся другие рукописи моей книги, разнящиеся (от этой), причина тому была известна 33. И намеревался я еще исправить летопись Саида, сына Батрика, патриарха, и прибавить к ней те сведения, о которых он умолчал и не ясно сказал, и изменить в ней те, которые он перепутал и с достоверностью не мог разведать и поэтому изложил не согласно с истиной; но я увидел, что это будет слишком долго и по необходимости поведет к увеличению книги и совершенно изменит ее содержание; поэтому я оставил это (намерение).

И 34 просмотрел я, прежде чем приступить к составлению этой книги, несколько рукописей книги Саида, сына Батрика, и нашел, что некоторый из них содержат историю до начала халифата аль-Кахира, т.е. до того года, в который Саид, сын Батрика, был сделан патриархом Александрии, к друтим же приложены прибавления, как будто от автора книги, которые однако же в [17] подлинной его рукописи не находятся. И видел я самую подлинную рукопись и кроме нее другие рукописи книги; в них история доведена до халифата ал-Радия и именно до 326-го года хиджры. И на этой именно рукописи я построил 35 эту свою книгу, так как она из (всех) рукописей самая полная по изложению 36 и самая близкая по времени. И я полагаю, что причина неполноты в конце некоторых из этих рукописей и того, что они не содержать всего того, что стоит в подлинной его рукописи, заключается в том, что книга списывалась при жизни ее автора в разные времена и распространялись списки ее среди людей и каждый список оставался в своем виде, содержа историю до того времени, в которое он быль списан. “И выпишу я здесь последнюю главу *по той рукописи, которая полнее и совершеннее 37 и за ней уже поставлю то, что написал я, прося Бога о помощи и моля его, да поддержит он меня в моем предприятии и намерении. Он же да указует мне путь своею милостью и благодатью”.

Из этого предисловия мы узнаем, что наш автор в 405 году хиджры (2 июля 1014 – 20 июня 1015) переселился в Антиохию, что он тогда уже успел написать, по поручению неизвестного нам лица, свою историю и переделать ее совершенно, по случаю открытия новых источников. Он следовательно в 1014–15 г. не мог уже быть юношей, а должен был быть непременно уже вполне зрелым человеком с установившейся до известной степени ученой репутацией. [18]

В обоих сохранившихся списках его сочинения история доведена до смерти Константина, брата Василия Болгаробойцы, т.е. до 1028 года, и за тем оба списка обрываются в середине фразы 38, так что они по-видимому оба неполны. Это предположение вполне подтверждается следующими обстоятельствами.

В известной уже нам цитате (см. выше, стр. 02–03) из Яхъи у несторианского церковного историка Амра, сына Матвея (XIV в.), говорится о событии 1343 г. селевкидской эры т.е. 1031 г. по Р.X. И та же цитата из Яхъи, с некоторыми изменениями, не касающимися впрочем хронологического содержания ее, приписана рукою Павла алеппского, сына и спутника антиохийского патриарха Макария, на полях принадлежавшей Павлу рукописи арабского перевода истории Матвея Цигалы, ныне хранящейся в Азиатском Музее 39. Не подлежит поэтому сомнению, что сочинение Яхъи доводило рассказ по крайней мере до 1031 года, так что мы и не можем дать слишком много лет автору в момент его переселения в Антиохию в 1014–15 году. Если же считать Яхъю сыном Саида-Евтихия, как это делает Фрейтаг (см. стр. 07), то ему в 1014–15 году должно было бы быть по меньшей мири 82 года, допуская даже — что само по себе крайне невероятно — что у Евтихия родился сын в 932 году, за один только год до его назначения патриархом. В 1031 же году нашему автору по этому расчету было 99 лет. Этих простых хронологических соображений совершенно достаточно для опровержения мнения Фрейтага, но мы имеем еще и другие доказательства.

В наших списках Яхъя назван только сыном Саида 40, но везде — за одним исключением — где цитируется Яхъя, он [19] назван сыном Саида, сына Яхъи, а именно: 1) У несторианского историка Амра, сына Матвея, 2) У Ибн-Аби-Осайбии, не только в приведенном уже месте из биографии Евтихия, но еще и в биографии христианского врача Иосифа, назначенного александрийским патриархом в 5-м году халифата аль-Азиза. Тут Ибн-Аби-Осайбия цитирует несколько строк из Яхъи., которые стоят в конце нашего 2-го отрывка (стр. 17, 20–24), предпосылая им следующие слова 41: “Говорит Яхъя, сын Саида, сына Яхъи, в книге “летопись-продолжение”. 3) У Павла алеппского в цитированном уже месте выписке из Яхъи также предшествуют слова: “Мы нашли в истории Яхъи, сына Саида, сына Яхъи, антиохийского”. 4) У неизвестного в точности автора краткого историко-географического описания Сирии, которое между прочим хранится и в Азиатском Музее за № 524 42. Он цитирует Яхъю на л. 716, называя его Яхъей, сыном Саида, сына Яхъи, антиохийским 43.

За сим остается только одна цитата, где имя его деда не названо. В предисловии к сделанному им переводу истории Дорофея монемвасийского, патриарх Макарий антиохийский, между известными ему историями называет “историю Саида, сына Батрика и “летопись-продолжение”, составленную Яхъей, сыном Саида, антиохийским” 44. Но с одной стороны патриарху Макарию не было особенной надобности в данном месте заботиться о приведении полного имени Яхъи, и мы действительно видим, что рядом с ним он тоже сокращенно называет Агапия манбиджского, полное имя которого было Агапий, сын Константина, манбиджский. [20] С другой стороны авторитет Макария, жившего в XVII в., тут должен уступить авторитету Ибн-Аби-Осайбии и Амра, живших один в XIII, другой в XIV в. и имевших следовательно пред собою весьма древние списки Яхъи. Итак — полное имя нашего автора было Яхъя, сын Саида, сына Яхъи, и он не был сыном историка Евтихия. Но Ибн-Аби-Осайбия сообщает нам, что он был его родственником; и в этом показании нам нет повода сомневаться, хотя мы и не находим никакого прямого ему подтверждения в самом сочинении. Косвенно в пользу возможности родственных отношений к Евтихию до известной степени говорят некоторые обстоятельства, именно, что ему было поручено составление продолжения к летописи патриарха, что он по многим признакам 45 до своего переселения в Антиохию жил в Египте (всего вероятнее в Каире или Александрии) и что он без всякого сомнения был христианин мелькитского (православного) исповедания. Последнее весьма ясно из одного того факта, что он приводит последовательные данные только о православных патриархах, совершенно игнорируя современную иерархию яковитов и несторианцев, о которых он вообще упоминает только изредка и мимоходом. Мелькитом его называет также и несторианец Амр, сын Матвея.

Этот последит автор кроме того сообщает нам еще одну подробность о Яхъе, о которой молчат другие и которая заслуживает всего нашего внимания; — он его называет врачом. Врачебная наука у арабов, особенно в первые 4–5 веков хиджры имела весьма многочисленных представителей среди немусульман, т.е. преимущественно христиан и евреев, и очень часто изучение ее было передаваемым из рода в род занятием целых семей. Достаточно упомянуть о [21] христианских семействах Бахтишуи и Хонейна, сына Исаака, сабейском — Табит-ибн-Корры, еврейском — Маймонида, мусульманском — Ибн-Зухра (Avenzoar). Родственнику патриарха и врача Евтихия, поэтому, медицинская профессия легко могла казаться не только самой выгодной, но и вполне подходящей к семейным преданиям. С этой стороны ничего нельзя сказать против вероятности, не говоря уже о возможности сообщенного Амром факта. Но вполне несомненным он станет для нас только в таком случае, если в самом сочинении мы найдем ясные указания на то, что Яхъя был врачом. Такое вполне ясное указание я усматриваю в нижеследующем отзыве нашего автора о Фатимидском халифе аль-Хакиме.

Аль-Хаким, третий из египетских Фатимидов, приобрел себе, как известно, самую печальную славу своими неслыханными жестокостями, обрушивавшимися то на христиан и евреев, то на мусульман-суннитов и шиитов, и разными дикими, противоречившими друг другу, распоряжениями и привычками. Вступив на престол почти еще ребенком — ему было тогда 11 лет с небольшим — в 996 г., он первое время конечно находился под опекой разных сановников, но с 1004–5 года начинается целый ряд действий, за которые уже отвечает он сам, и которые бросают весьма странный свет на его характер. Самыми замечательными чертами туг является поразительная непоследовательность и постоянное колебание, бросавшее его из одной крайности в другую. И это относится не только к его мерам, касавшимся приверженцев разных религий, но и к его личным привычкам и взглядам на собственную роль. То он в сопровождении блестящей свиты разъезжал по оживленным рынкам и улицам столицы, то бродил одиноко по ночам по пустынным ущельям горы Мукаттам; одно время носил тонкую белую одежду, в другое надевал грубую шерстяную черную рубашку, которой не менял, пока она не превращалась в грязное рубище. То [22] казнил направо и налево, правых и виноватых, то жаловал несметные богатства искалеченным по его же приказанию. То признавая себя божеством, он требовал от своих подданных поклонения, как божеству, то унижаясь — он указами отменял и смягчал привычные востоку формулы приветствия государям. Послдствием всего этого была ненависть его подданных всех вероисповеданий и встех сословий. Одна только секта друзов, образовавшаяся в его время, признала его своим богом и признает его таким и по сие время.

Арабские историки весьма подробно рассказывают о его царствовании и почти все сведения сохранившихся источников доступны и неориенталистам, благодаря классическому труду S. de Sasy, Expose de la religion des Druzes I, p. CCLXXVIII–CCCCXXXVII. Вюстерфельд, Gesch. d. Fatimiden-Chalifen, Goettingen 1881, p. 202–16, прибавил к ним еще и рассказ Джемаледдина Ибн-Зафира. Сообщая нам драгоценные фактические сведения, все эти авторы однако же нисколько не заботятся о причинах странных и диких действий аль-Хакима, предоставляя читателю найти какое ему угодно объяснение.

Яхъя посвящаешь аль-Хакиму также весьма много мтеста. Более трети всей книги (38 страниц из 109 парижской рукописи) занимает история 25-летнего его царствования и при этом нужно еще принять во внимание, во-первых, что в сохранившихся списках есть два больших пробела именно в этой части сочинения, и, во-вторых, то, что за весьма малочисленными и сравнительно недлинными отступлениями, эти 38 страниц всецело посвящены египетским делам, в центре которых стоить конечно сам халиф. Из одной этой пропорции видно, что наш автор невольно подтвердил высказанную в предисловии истину, что “душа человеческая более всего рвется к познанию современных событий”. Понятно, что, его рассказы представляют весьма драгоценный, в большею частью [23] новый материал для истории аль-Хакима 46, но замечательнее всего его отношение к халифу. Сообщая весьма подробно также и о гонениях на христиан, он не находить нужным ни жаловаться на жестокости халифа, ни удивляться его странностям, а объясняет их.

Вот что он говорит: *** (араб. текст). [25]

т.е. … “аль-Хаким 47 пристрастился к кружению по степям и пустыням и хождению на гору аль-Мукаттам, отдаляясь от бывших при нем стремянных и оставляя их далеко позади себя. Он очень долго тогда ходил совершенно один туда, куда хотел, и затем возвращался к тому месту, где стояли поджидавшее его стремянные. Говорят, что во время этих своих одиночных хождений по горе он молил всевышнего Бога, чтобы Он удостоил его беседы и откровений, как Он удостоил беседы и откровений Моисея и других пророков. И стало его состояние таким образом недалеким от состояния Навуходоносора, царя вавилонского, о котором правдивый пророк Даниил рассказывает, что “пустыни стали ему убежищем, как диким зверям, и ногти его стали длинными, как когти орла, а волосы как грива льва в наказание за то, что он разрушил храм [26] Господень в Иерусалиме”. Причина же его (аль-Хакима) пристрастия ко всем этим странным, противоречившим друг другу действиям, к которым он стремился и которые он приводил в исполнение одно за другим, чуть только (мысль о них) возникала в его душе, заключалась — хотя это (объяснение) собственно и не относится к историческому изложению, которым мы заняты — в некотором болезненном расстройстве 48, повредившем его мозг, которое с ранней молодости вызвало в нем некоторого рода меланхолию и болезнь ума. И поистине, общеизвестно в медицинской науки, что у тех, кто поражен этой болезнью, возникают в души разные фантазии и что они воображают себе разные удивительные вещи. Но при этом все они нисколько не сомневаются, что поступают совершенно разумно в своих действиях, вызванных этими воображениями, и никому не удается отклонить их от них. И бывают между ними, такие, которые думают, что они пророки, другие же воображают себе, что они само Божество — много выше оно (подобных бредней)! И иногда замечается у подобных субъектов такая явная нелогичность речи и бессвязность ее, что их настоящее состояние становится очевидным всякому, кто их видит и с ними говорить, и всякое сомнение сразу уничтожается. Иногда же нелогичность в речах таких больных незаметна и эти [27] фантазии и болезненные мысли являются у них в случаях скрытых от непосвященных. Последние поэтому считают их вполне здоровыми и имеют о них самое лучшее мнение и смотрят на них, как на лучших людей. Но когда они дольше их наблюдают, становится им ясным дотоле незамеченное ими расстройство их. Вот таково было именно состояние аль-Хакима. Его (умственное) расстройство было ясно для тех, кто часто и долго с ним имел случай беседовать, а тот, кто стоял далеко от него, мог понять (истинное его состояние) только по его действиям. Что действительно эта болезнь охватила его, — это доказывается тем, что в молодости он был поражен спазмами вследствие сухого расстройства в мозгу. А это и есть именно та болезненная комплексия, которая бывает при меланхолии 49. При лечении от этого недуга, кроме других средств, он нуждался в сидении в фиалковом масле и освежении (комплексии) им. Долгая бессонница его и пристрастие к постоянным разъездам и вечному беспокойству также такие симптомы, которые вызываются упомянутым болезненным расстройством. И вот, когда его пользовал Абу Якуб Исхак, сын Ибрагима, сына Анастаса — да помилует его Бог — то он убедил его (халифа) позволить себе питье вина и слушанье песен, хотя он прежде ни того ни другого не допускал и даже всему народу их запретил. И улучшился вследствие этого его нрав и стала более влажной комплексия его мозга и поправилось состояние его тела. А когда умер Абу Якуб и когда он [28] опять стал воздерживаться от питья вина и слушания пения он впал опять в прежнее состояние и недуг его даже усилился и он дошел до того состояния, которое мы уже описали, и о котором мы скажем впоследствии”.

Из этого крайне любопытного отзыва об аль-Хакиме выходит, мне кажется, с полной очевидностью, что Яхъя действительно был врачом. Выражение “как общеизвестно в медицинской науке”, совершенно рациональное объяснение странных действий халифа душевным расстройством, отсутствие, вследствие такого отношения к халифу, всяких жалоб и возгласов о жестокости или бесчеловечности его, вполне ясно выдают критически и хладнокровно анализирующего “интересный субъект” врача, который понимает, что “испорченность соков в корне подрывает силы души, а нормальность соков сохраняет их невредимыми” 50.

Чрезвычайно жаль, что пропуск в обоих списках лишил нас другого места, где наш автор в “меланхолии” видит причину, по которой был прощен преступник, именно Ксифий, взбунтовавшийся против Василия Болгаробойцы; см. ниже, стр. 66, 10 и примеч. 382. Весьма возможно, что он сам имел случай наблюдать Ксифия и что его мнение и послужило отчасти основанием для смягчения наказания бунтовщика.

Вчитываясь внимательно в приведенное место, мы однако же можем извлечь из него еще одно указание: именно, что Яхъя должно быть или сам имел возможность близко наблюдать халифа, или — что еще вероятнее— знал лично того врача, т. е. Абу Якуба, сына Ибрагима, сына Анастаса, которого лечение имело такое благотворное влияние на халифа. Трудно будет объяснить иначе происхождение тех точных сведений об [29] истории болезни халифа, которые наш автор имел, и о которых безусловно молчат все другие до сих пор известные источники, равно как и ту теплую симпатию к Абу Якубу, которая проглядывает в разсказе о лечении им халифа и которая нашла себе еще и специальное выражение в приставленной к его имени формуле — “да помилует его Бог”. Присутствие формулы этой — нашего “царство ему небесное!” — само по себе не имело бы большого значения, если б она стояла еще после других имен. Но Яхъя не ставит ее нигде, ни после имен “христолюбивых” императоров, ни после имен благочестивых патриархов, не исключая даже и антиохийского патриарха Христофора, мученическую смерть которого он подробно описывает и которого он называет святым. Едва ли затем можно объяснить ее присутствие в обоих списках после имени Абу Якуба игрою случая или капризом копииста. Мне кажется именно, что у Яхъи по случаю этого медицинского экскурса, основанного на рассказах собрата по профессии, вырвалось из души, в виде искреннего “царство ему небесное”, выражение любви и уважения к недавно умершему другу и горя о преждевременной кончине его. Говоря о “недавно умершем” друге Яхъи, я руководствуюсь следующими соображениями:

Из предисловия мы узнали, что Яхъя уже до переселения в Антиохию в 405 (1014–15) году успел написать свою историю и затем переделать ее по новым источникам. Но об этой переделке он нам сообщает после изложения плана первоначальной редакции, из чего мы можем заключить, что все предшествующее относится к первой редакции и заимствовано из предисловия к ней. Тут мы находим, вслед за объяснением Евтихия, почему имена римских патриархов не помещены в его книге после Агапия, патриаршившего во время 6-го собора, замечание нашего автора, что имя этого Агапия поминалось весьма долгое время, но в точности ему неизвестно, до какого именно года, что затем долее чем до 390 (13 дек. 999 – 30 ноябр. 1000) года поминалось имя Венедикта, [30] хотя и было после него несколько патриархов, и что наконец “в это наше время” был сделан патриархом некто Иоанн, имя которого и заменило на диптихе имя умершего уже Венедикта. Для нашей задачи может быть безразлично, какого Яхъю разумеет Венедикт. Но весьма важно нам знать о каком Иоанне идет речь. Для решения этого вопроса мы имеем довольно верные указания. Иоанн этот был избран значительно позже 390 года. Яхъя употребляет не настоящее определенное числительное имя, и неопределенное *** (араб.), означающее одну из цифр 3–9. Венедикт следовательно поминался еще после 393 года, по не позже 399. 393-й год начался 10 ноября 1002, 399 г. кончился 24 авг. 1009. А в конце 1003 года (= начале 394) вступил на папский престол Иоанн XVIII, занимавший его до 1009. Он-то и будет Иоанном, о котором говорит наш автор, и первая редакция его сочинения следовательно составлена была не раньше конца 1003 года. Это однако же самый крайний срок, сам по себе весьма мало вероятный, если принять во внимание медленность сообщений и редкость сношений между римской и восточными церквами. Трудно допустить, чтобы именно на этот раз избрание в папы Иоанна сделалось немедленно известным в Египте и немедленно же было сделано распоряжение о поминовении его имени. Мы должны поэтому оставить под сомнением год составления первой редакции, довольствуясь тем, что оно относится ко времени папы Иоанна XVIII (1003–1009). В этот же промежуток времени несомненно падает и смерть врача Абу Якуба, год которой впрочем может быть определен еще несколько точнее, благодаря другому месту нашего автора.

В начале 395 года аль-Хаким издал, как нам сообщает Яхъя (А.л, 60 б, В.л. 116 а), согласно с другими источниками, свои первые указы, направленные против христиан, евреев, мусульман-суннитов, за которыми вскоре последовали строгие меры против употребления разных яств и [31] напитка, называемого фукка (род пива). Приведение в исполнение всех этих мер сопровождалось страшными жестокостями, от которых страдали одинаково все египтяне. В том же году восстал в Барке некто аль-Велид-ибн-Хишам, получившей впоследствии прозвище Абу Риквы. Восстание, принявшее весьма опасные размеры, кончилось разгромом армии бунтовщика под Файюмом 3-го Зу-л-Хидджы 396 года и затем казнью Абу Риквы в Джумаде II 397 (февраль – март 1007). Вслед за рассказом об этих делах Яхъя говорит, что в течение того времени, когда бунтовал Абу Риква, в Каире опять стали продавать запрещенные продукты, не дождавшись особого разрешения, и затем продолжает: *** (араб. текст). [32]

Т.е. “И мы уже упомянули 51, что он запретил вино и запретил открыто пить и продавать его и сам стал избегать его и воздерживаться от питья его. И умер уже его врач Абу-ль-Фатх-Мансур-ибн-Сахлая-ибн-Мукашшар 52 и взял он себе во врачи Абу Якуба Исхака, сына Ибрагима, сына Анастаса. И указал тот ему на питье вина и объяснил ему, какую оно приносить пользу. И послушался халиф его совета и уклонился от прежнего образа действия относительно запрещения его и призвал к себе множество певцов и музыкантов и пил, слушая их музыку, и веселился с ними и награждал их. И люди стали опять жить как они жили прежде. И по истечении некоторого времени умер Абу Якуб, сын 53 Анастаса, врач. И перестал он тогда действовать так и запретил наистрожайше пить вино и чем дальше, тем строже становились его меры на этот счет, так что (наконец) он запретил продавать изюм и мед и привозить их, и было их сожжено и брошено в Нил большое количество, принадлежавшее купцам, на громадную сумму [33] и были разбиты сосуды, в которых хранилось вино, и было запрещено их делать” 54.

Так как именно во время восстания Абу Риквы, по словам Яхъи, в Каире опять стали жить по-прежнему, т.е. продавать запрещенные продукты и пр., и так как снисходительность халифа приводится в явную связь с лечением его Абу Якубом, а после только что приведенного отрывка следует рассказ о событии 397 года, то мы можем с достаточной вероятностью предположить, что деятельность Абу Якуба падает именно в промежуток времени от 395–397 г. (18 окт. 1004 – 16 сент. 1007), а конец ее, т.е. смерть Абу Якуба, скорее может быть отнесен к концу этого периода, чем к началу его, т.е. приблизительно к 397 (27 сент. 1006 – 16 сент. 1007). Если поэтому Абу Якуб действительно был другом нашего автора, то последний мог даже и в первой уже редакции своего труда вспоминать о нем как о недавно умершем. Стоит только отнести составление этой редакции к 1007 или 1008 г., чему нисколько не противятся хронологические данные, о которых была речь выше.

Но как бы то ни было — соображения о дружбе с Абу Якубом, как основанные отчасти на субъективном впечатлении, имеют несколько условное значение — во всяком случае не может подлежать сомнению, что только врач мог написать приведенное выше объяснение болезни халифа аль-Хакима, и показание несторианца Амра таким образом нашло себе полное подтверждение в самом сочинении Яхъи. Это дает нам право искать имя нашего автора в тех арабских сочинениях, которые занимаются историей представителей врачебной науки. Таких сочинений сохранилось, как известно, два: “история философов” аль-Кифти † 1248–49, дошедшая до нас в извлечении, составленном вскоре после смерти автора неким [34] ал-Заузани и “биографии врачей” Ибн-Аби-Осайбии † 1270, дошедшие до нас в нескольких экземплярах, принадлежащих трем редакциям, из которых две имеют автором самого Ибн-Аби-Осайбию. Оба эти сочинения весьма известны и среди неориенталистов, благодаря многочисленным извлечениям, изданным из них разными учеными. Полное издание обоих приготовляется профессором А. Mueller’ом в Кенигсберге и по великой важности этих памятников будет встречено конечно с живейшей радостью.

Сочинение аль-Кифти гораздо менее полно относительно врачей, потому что посвящено собственно представителям “Философских” наук в обширном смысле (математических и естественных наук и философии), которые часто, но далеко не всегда, занимались и медициной.

Сочинение Ибн-Аби-Осайбии посвящено собственно медикам, но содержит также и весьма многие биографии т. наз. “философов”, благодаря только что указанной причине. Очень часто мы поэтому имеем об одном и том же лице биографии того и другого автора, обстоятельство весьма счастливое, так как источники этих двух авторов далеко не всегда были одни и те же.

Я пользовался сочинением аль-Кифти в экземпляре парижской Bibl. Nat. Suppl. ar. № 672, а Ибн-Аби-Осайбией в рукописях: Ch. Schefer’а и парижской Bibl. Nat. Suppl. ar. № 673 и 673bis.

Аль-Кифти знает 55 только об одном Яхъе, сьне Саида, сына Мари, христианском враче, умершем в Басре в 589 (1193). Это тот самый, о котором со слов аль-Кифти говорит Абу-ль-Фарадж (ар. текст изд. Пококка стр. 452; ср. Assemani, Bibl. or. I, 311). Он конечно не имеет ничего общего с нашим Яхъей. У Ибн-Аби-Осайбии же мы находим [35] следующую статью о некотором Яхъе, сыне Саида, сына Яхъи 56: *** (араб. текст). [36]

Т.е. Абу-ль-Фарадж Яхъя, сын Саида, сына Яхъи, был врач известный, сведующий в науке медицины, отличный в практике. Я заимствую (что здесь следует) из автографа трактата Ибн-Бутлана о причине, почему искусные врачи большую часть тех болезней, которые, как например паралич односторонний, паралич лицевых мускулов одной стороны, паралич вообще 57 и пр., прежде лечились лекарствами горячительными, стали лечить лечением прохладительным и почему они в этом идут против предписаний древних. Он (Ибн-Бутлан) говорит: “Рассказал мне почтенный старец Абу-ль-Фарадж Яхъя, сын Саида, сына Яхъи, врач, в Антиохии” .Он (Ибн-Бутлан) говорит 58: “А этот почтенный муж в наше время — светило науки и первенствует в благочестии и благородстве; он же автор прекрасных сочинений”. Он (Ибн-Бутлан) говорит 59 (= продолжает): Он (Яхъя) [37] говорит: “Прибыл из Константинополя один греческий царский слуга, у которого были теплое расстройство 60, сухость в селезенке и изменившийся 61 вид тела, по причине перевеса желтой желчи. И была моча его большею частью красной, и он чувствовал сильную жажду. И дал ему один врач слабительное, затем пустил ему кровь и дал рвотное, вследствие чего ухудшилось его состояние. И посадил его один греческий врач в баню и натер все его тело известью и затем натер его пчелиным медом и наложил ему на живот горячий пластырь. Вследствие (всего) этого обострилась 62 его комплексия и увеличилась у него жажда, и лишился он аппетита и в то же время его поразил паралич правой стороны. Тогда ему дали пить много ячменной воды, вследствие чего к концу сорока дней параличное состояние улучшилось. Потом у него сделался запор 63 и задержалась моча. И вставал он несколько раз и вышла (наконец) густая черная кровь, но это не принесло ему облегчения. Потом он окончательно лишился аппетита, и овладели им беспокойство и бессонница, и он умер на шестидесятый день”. [38]

Спрашивается, наш ли Яхъя этот врач в Антиохии, рассказавший Ибн-Бутлану историю болезни греческого “царского слуги”? Имена вполне сходятся. Предшествующее имени “Яхъя” — Абу-ль-Фарадж, не есть собственно имя, а так называемая кунья, т.е. прозвище, составленное из слова абу = отец, и имени сына либо дочери данного лица. Говоря о ком-нибудь, считается более вежливым называть его “отец такого-то или такой-то”, чем просто “такой-то”. Лицам, не имевшим детей, давали кунью по каким-нибудь соображениям. Обычай этот стоить без сомнения в связи с уважением, с которым на востоке испокон века относились к человеку имеющему детей. Аль-Фарадж употребляется и как собственное имя, так что Абу-ль-Фарадж будет значить “отец аль-Фараджа”. Как нарицательное оно значит счастье, победа и поэтому очень пригодно и для образования чисто почетной куньи. Отец счастья, победы будет значить: счастливый, победоносный, имеющий успех. Самое прозвище Абу-ль-Фарадж очень употребительно, между прочим, и среди христиан. Присутствие его перед именем Яхъи у Ибн-Бутлана во всяком случае нисколько не мешает отожествлению этого Яхъи с нашим историком.

Как видно из приведенной заметки, Ибн-Аби-Осайбия знает о своем Яхъе только из трактата Ибн-Бутлана. Те немногие слова, которые он предпосылает, —:лишь общие места, перефразированные из лестного отзыва Ибн-Бутлана о Яхъе. Нам следовательно нужно знать, когда жил Ибн-Бутлан, когда он был в Антиохии и когда был им написан названный трактат. Добыв эти сведения, мы будем в состоянии решить, тожественны ли оба Яхъи, и в случае утвердительного ответа расширим наши сведения о жизни историка Яхъи теми немногими данными, которые сообщает Ибн-Бутлан.

Ибн-Бутлйн принадлежит к тем врачам, о которых говорят как аль-Кифти (а по нему истбрик Абу-ль-Фарадж), так и Ибн-Аби-Осайбия. К сожалению данные обоих [39] авторов расходятся именно в наиболее интересном для нас пункте, т. е. в хронологии, и поэтому мы принуждены входить в некоторый подробности 64. Но так как издание обоих авторов уже готовится (Ибн-Аби-Осайбия обещан к концу 1883 г.), то мы ограничимся разбором их показаний и только в некоторых местах приведем полный текст.

Аль-Кифти посвящает Ибн-Бутлану очень длинную статью (л. 121 b–131 a указанной выше рукописи). Абу-ль-Хасан-аль-Мухтар-ибн-аль-Хасан-ибн-Абдун, говорит он, более известный под именем Ибн-Бутлан, был опытный, с философскими наклонностями врач из христиан багдадских. Он изучал науки у лучших современных ученых христиан Керха (предместья багдадского). Наружности он был весьма некрасивой, но в науках “древних” очень сведущ. Хлеб насущный он добывал медицинской практикой. Из Багдада он отправился через аль-Джазиру (северную Месопотамию), Мосул и Диар-бекр в Халеб, где он остался некоторое время, но где'ему не понравилось 65. Из Халеба он поехад в Каир, где он также пробыл короткое время (*** (араб.)) и столкнулся с весьма известным в то время философом и врачом Ибн-Ридваном. Между ними произошла ссора благодаря частым препирательствам (*** (араб.)). Ибн-Бутлан, разгневанный, уехал из Каира [40] и прибыл в Антюхию. Там он остался, так как странствования ему надоели и ои почувствовал желание удалиться от света. Он постригся в монахи, поселился в одном из антиохийских монастырей и умер в нем в 444 г. (3 мая 1052 – 22 апр. 1053). Затем аль-Кифти приводит длинную выписку из одного послания Ибн-Бутлана к Хилаль-ибн-аль-Муксин-ибн-Ибрагиму, в котором он описывает свое путешествие из Багдада в Египет. Аль-Кифтн нашел это послание в книги “аль-Раби” *** (араб.), составленной сыном адресата, Мухаммедом, сыном Хилаля. Послание весьма любопытно, и особенного внимания заслуживает в нем описание Антиохии, из которого Якут 66 приводит большую часть. Оно дает нам также и точные даты о путешествии.

Оказывается, что Ибн-Бутлан выехал из Багдада 1-го рамадана 440 г. После 19-ти переходов он прибыл в Рахабу. Оттуда через Русафу он поехал в Халеб, а из Халеба затем в Аниохию, которую он подробно описывает, причем единственное лицо, о котором он упомивает, некто Абу Надрас (*** (араб.)), верховный кади. Его он называет человеком сведущим в науках и приятным в беседе. Из Антиохии он отправился в Лаодикию. Туг обрывается выписка.

Затем аль-Кифти перечисляет его сочинения. Он называет только: 1) Таквим-аль-сихха 67 (восстановление здоровья), трактующее в форме таблиц о действии яств и каким образом парализуется вредное влияние их; 2) Дават-аль-атибба (пир врачей; см. ниже, прим. на стр. 047; 3) Трактат о покупке рабов 68. [41]

Следует длиннейшая выписка из одного послания, в котором Ибн-Бутлан доказывает, что его каирский соперник Ибн-Ридван ничего не смыслит в науках философских. Эта выписка опять очень любопытна для характеристики как ее автора 69, так и его противника, но мы здесь не можем заниматься ею. Каких-либо хронологических или биографических данных она не сообщает. Заключает же аль-Кифти свою статью об Ибн-Бутлане некоторыми мелкими заметками, а именно, что он был любимым учеником знаменитого багдадского врача Абу-ль-Фарадж-Абдаллах-ибн-аль-Тайиба и что он по прибытии в Халеб просил тогдашнего владетеля города поручить ему упорядочение церковных дел тамошних христиан, но что последние не одобрили его распоряжений относительно постов, молитв и пр., так что он должен был удалиться. Этому немало способствовали интриги некоего хрисианского чиновника и врача Абу-ль-Хейр-ибн-Шарары, который мстил Ибн-Бутлану за то, что последний, благодаря своей диалектической ловкости 70 всегда побивал его в медицинских спорах. [42] Ибн-Шарара, даже пустил слух, что Ибн-Бутлан имеет еретические наклонности.

Гораздо более точные данные сообщает нам Ибн-Аби-Осайбия. По его словам, Ибн-Бутлан был христианин из Багдада, и был учеником Абд-аллах-ибн-аль-Тайиба и Абу-ль-Хасан-Сабит-ибн-Ибрагим-ибн-Захруна аль-Харрани. Он был современник египетского врача-философа Ибн-Ридвана и постоянно препирался с ним в письмах и посланиях и почти всегда, когда один из них напишет книгу или изложит новое учение, другой немедленно составит возражение. “Я сам”, говорит наш автор, “видел несколько таких посланий, направленных ими друг против друга”. В 439 г. (нач. 28 июня 1047) он отправился из Багдада в Каир, желая лично познакомиться со своим соперником. Затем на пути в Халеб, он был принят с большим почетом владетелем города Муизз-аль-даулой Сималем и пробыл там некоторое время. В Каир же он прибыл 1-го джумады II 441 г. (31 окт. 1049) и остался в нем три года. Тут происходили между ним и Ибн-Ридваном весьма оживленные споры, которые далеко не всегда касались только научных вопросов и привели к сильному личному озлоблению. В этих препирательствах Ибн-Бутлан имел то преимущество, что был [43] остроумнее и литературно образованнее, но его противника зато Ибн-Аби-Осайбия считает более опытным врачом и более сведущим в философских науках. Оставив Египет, Ибн-Бутлан составил книгу 71, в которой он приводит некоторые подобные споры, которые “не лишены интереса”. Ибн-Ридван не замедлил написать на эту книгу возражение 72. Ибн-Бутлан, впрочем, большею частью мишенью своих острот делал внешность своего противника, — Ибн-Ридван был весьма некрасив собою, почему он и написал трактат, где доказывал,. что врачу не нужно быть красивым, — он его называл напр. “чертовым крокодилом”, и в трактате, озаглавленном “поражение (или “битва”?) врачей”, поместил весьма колкую эпиграмму на его непривлекательную наружность 73. [44]

Из Египта Ибн-Бутлан отправился в Константинополь, где он остался год. Затем Ибн-Аби-Осайбия говорит:

“И случились в его время много чумных эпидемий. Я заимствую из его автографа следующее место из того, что он об этом (т.е. об эпидемиях) говорит. Он говорит: К известнейшим эпидемиям нашего времени принадлежит та, которая случилась, когда вошла приносящая несчастье звезда 74 в зодиакальный знак близнецов, в 446-м году (нач. 12-го апреля 1054). Ибо в этом году было похоронено осенью 14000 человек в церкви Луки, после того как все погребальные места в Константинополе были наполнены. И когда наступила середина лета 447 года, то вода Нила не поднялась до полной высоты и пр.”

Цитата распространяется о дальнейшем ходе этой чумной эпидемии, которая свирепствовала в Египте, Сирии и Ираке вплоть до 454 г. Ибн-Бутлан видит в этих событиях исполнение одного приводимого им астрологического предсказания [45] Птолемея и кончает перечислением некоторых знаменитых представителей науки, которые умерли “в течение десяти и несколько лет”. Между ними достаточно указать на поэта Абу-ль-Ала-аль-Маарри и юриста аль-Маверди, из которых первый умер в 449 году, а последний в 450 г., как мы знаем из других источвиков. Поели этой цитаты Ибн-Аби-Осайбия сообщает нам еще, что Ибн-Бутлан сочинил много стихов и остроумных заметок, из которых кое-что помещено в его же книге “пир врачей”, что он не был женат и умер бездетным, и наконец переходить к перечислению его сочинений. Тут он говорит следующее: *** (араб. текст). [46] *** (араб. текст).

Т.е. “Ибн-Бутлан составил (следующие) книги: 1) Куннаш 75 (для) монастырей и монахов. 2) О покупке рабов и тщательном осмотре 76 невольников и невольниц. 3) Таквим-аль-сихха (восстановление здоровья 77. 4) Трактат о принятии слабительного. 5) Трактат о том, как входит пища в тело, как оно ее переваривает, как оно выкидывает ненужный части, и как нужно давать и приготовлять слабительные лекарства. 6) Трактат, обращенный им, когда он прибыл в Каир в 441-г., к Ибн-Ридвану в ответ на то, что тот ему писал. 7). Трактат о причинах, почему искусные врачи большую часть тех болезней, которые, как напр, паралич [47] односторонний, паралич лицевых мускулов одной стороны, паралич вообще и пр., прежде лечились лекарствами горячительными, стали лечить лечением прохладительным, и почему они в этом деле идут против предписаний древних (врачей), записанных в их медицинских и фармакологических сводах, и как они постепенно стали принимать этот (способ лечения) в Ираке и соседних землях, начиная с 377 г. и по 455-й. Сочинил Ибн-Бутлан этот трактат в Антиохии в 455 (1063), и был он в то время сочтен достойным соорудить 78 больницу в Антиохии. 8) Трактат содержащий основанное на логических доводах опровержение того, кто утверждает, что (мясо) других птичьих детенышей более горячительно действует нежели (мясо) цыпленка 79. Этот трактат он сочинил в Каире в 441 году. 9) Введете в медицину. 10) Книга 80 “пир врачей”. Ее он сочинил для эмира Насир-аль-даулы Абу Наср-Ахмед-ибн-Мервана. Я 81 заимствую из автографа Ибн-Бутлана (следующие) слова его в конце ее (т.е. этой книги): Я кончил писание ее, я, врач Иоанн, известный под именем аль-Мухтар-Абу-ль-Хасан-ибн-Абдуна, в монастыре блаженного царя Константина за Константинополем, в последний день айлуля (сентября) года 1365 (=1054). 11) Книга “поражение врачей”. 12) Книга “пир священников”. 13) Трактат о лечении одного мальчика, у которого была каменная болезнь”. Нетрудно .видеть, что Ибн-Аби-Осайбия располагал гораздо лучшими свидетелями о жизни Ибн-Бутлана, чем [48] аль-Кифти, и — главное — имел в руках несколько сочинений Ибн-Бутлана в списках, писанных самим автором, тогда как аль-Кифти по-видимому пользуется по преимуществу материалами из вторых рук, за исключением одного трактата против Ибн-Ридвана, из которого он приводит длинную цитату, не имеющую впрочем значения для биографии ее автора. Мы поэтому можем смело считать вполне ложным показание аль-Кифти, будто Ибн-Бутлан умер в Антиохии в 444 (1052–53) г. В этом году он только выехал из Египта после трехлетнего пребывания там. 30-го сентября 1365 г. селевкидской эры, т.е. 1054 года по Р.Х. или 24-го джумады II 446 он дописывал “в монастыре царя Константина за Константинополем” одно из своих сочинений. В том же году в столице свирепствовала чума, ужасные последствия которой он описывает как очевидец. Всего же он пробыл в Константинополе один год. Это во всяком случае факт, заслуживающей большего внимания, чем ему оказывали до сих пор. Не вдаваясь в область догадок о том, по своему ли желанию приехал Ибн-Бутлан туда, или же он был вызван по случаю болезни, мучившей императора Константина Мономаха, который переносил свои страдания с геройским терпеним 82, мы все-таки можем предположить a priori, что пребывание философски образованного и многостороннего арабского врача _в греческой столице не могло остаться совсем без влияния на современную византийскую науку. Мы думаем, что это предположение может быть и доказано фактами.

“11-ый век”, говорит Haeser, Lehrbuch d. Gesch. d. Medicin, 3-te Bearbeitg, Jena 1875, v. I, 478, “составляет эпоху в медицинской литературе византийцев благодаря тому обстоятельству, что в это время становится весьма заметным влияние арабской медицины, достигшей тогда апогея своего развития. Так низко [49] пали греки, что они не брезговали учиться у варваров, у врагов христианской веры!” Эти слова вызваны тем, что в сочинении Симеона Сива (o ShJi или SiJ) Peri trojwn dunamewn, посвященном, императору Михаилу Дуке (1071–78), в первый раз упоминаются арабские лекарства, как то амбра, камфара, мускус и т.п. Подробнее об этой характерной черте труда Симеона Сива и вообще о нем говорит Ernst H.F. Meyer, Gesch.. der Botanik, III bd., Koenigsberg 1856, p. 356–365, где указана и библюграфия предмета. Влияние арабское несомненно; невыяснено только, какому именно арабскому врачу Симеон Сив обязан своими сведениями. Этим источником Симеона был, по нашему мнению, главным образом Ибн-Бутлан. Наше предположение основывается не только на том соображении, что Симеон, писавший между 1071–78 г., мог иметь личные сношения с Ибн-Бутланом, посетившим Константинополь в 1054 году, но и на сличении разных мест книги Симеона с одним из сочинений Ибн-Бутлана, т.е. с Таквим-аль-Сихха, экземпляр которого хранится в Аз. Музей под № 674. Здесь я поневоле должен ограничиться приведением наиболее доказательных мест. При выборе их я руководствовался вполне компетентным суждением Мейера.

В статье peri kajouraV Симеон Сив 83 говорит между прочим: legetai de wV to dendron, en w ginetai, upermegeJestaton, esti dukamenwn up autou skiasJhnai andraV ekaton.

У Ибн-Бутлана в статье о камфаре читается между прочим 84: *** т. е. “и говорится, что дерево ее (камфары) дает тень более чем сотне мужчин”. [50]

Совпадение тут потому важно, что именно эта подробность у других арабов не упоминается; ср. Meyer, 1. с. 363. Относительно медицинского употребления камфары Ибн-Бутлан только замечает, что она прекращает кровотечение из носа, ***, но производит бессонницу и вредит половым способностям. Но в другом сочинении, для лечения воспаления печени он рекомендует между прочим и пилюли из камфары 85, а против головной боли от солнечной жары предписывает между прочим и охлаждение печени и селезенки розовой водой и камфарой 86. Таким образом можно считать весьма вероятным, что и остальные замечания Симеона о камфаре нашли бы себе подтверждение у Ибн-Бутлана, если бы все сочинения последнего были нам доступны.

В конце статьи о дыне, pepwn, Симеон говорит 87: o de legomenoV sarakhnikoV pepwn yucroV erti kai ugroV kai ujelimoV eiV te touV kausouV puretouV kai touV akribeiV tritaiouV kai taV JermaV gasteraV.. Мейер, I. c. 364, говорит, что это непременно опять взято у какого-нибудь араба. У Ибн-Бутлана мы читаем 88: “Индийская дыня. Она — холодна и влажна во второй степени… Употребляется при жгучих лихорадках и горячих болезнях и теплой комплексии”, и в другом месте 89: [51]

“Дыня. Она холодна и влажна, разлагает камень и делает кожу блестящей. Индийская же дыня полезна при горячках”. Ясно, что индийская дыня Ибн-Бутлана — сарацинская Симеона. В конце статьи о to tarcon. Симеон говорит 90: esti de kai kejalagikon kai narkhn ergazetai peri thn thV geusewV aisJhsin kai dia touto protrepousin oi iatroi toiV duspotousi pro thV tou kaJarsiou metaliyewV prosjeresjai touto, wste mh aisJanesJai thV ahdiaV tou pomatoV, а у Ибн-Бутлана значится 91: “аль-Тархун. Врачи имеют обычай приказывать жевать его прежде принятия лекарств, неприятных по вкусу, потому что он притупляет чувство вкуса”.

Этих примеров будет довольно, чтобы доказать несомненную зависимость Симеона Сива от Ибн-Бутлана; нельзя впрочем отрицать, что местами замечается также между первым и последним довольно значительное разногласие, но пока трудно решить, объясняется ли оно научною самостоятельностью Симеона, или же тем, что у него были еще другие арабские источники.

Haeser, 1. c. 479, говорит по Daremberg, Notices et extraits des manuscripts medicaux, Paris 1853, что в одном оксфордском списке книги Симеона есть еще (им же?) составленный трактат против философских теорий Галена. К сожалению названное сочинение Даремберга мне здесь недоступно. Было бы крайне любопытно знать, против каких именно теорий Галена направлена полемика Симеона. Быть может он тут также находился под влиянием Ибн-Бутлана, точнее того сочинения этого ученого, которое трактует о причинах, почему разные виды паралича лечатся уже не “горячими” средствами, а [52] “холодными”.

Этот трактат к величайшему прискорбию нашему до сих пор не отыскан. Многочисленный цитаты из него у Ибн-Аби-Осайбии показывают, как много он содержал материала для истории не только арабских, но и греческих врачей позднейших времен. Еще важнее однако же он был по всей вероятности для внутренней истории арабской медицинской науки. Перемену в системе лечения известного рода болезней, разрыв с предписаниями “древних”, т. е. школы Галена, по самому существу арабской медицины нужно считать весьма важным моментом в истории развития арабской науки, которая только крайне редко — так по крайней мере принято думать — решалась на столь смелые шаги. Всякие подробности на этот счет поэтому были бы настоящим кладом. Так как мы из самого заглавия трактата узнаем, что новая система была впервые применена в Ираке 92, и что Ибн-Бутлан проследил ее развитее до 455 г. хиджры (1063), то не будет ли иметь некоторую вероятность предположение, что он сочинил эту книгу с специальною целью убедить греческих врачей в превосходстве новой системы?

Но мы увлеклись несколько в сторону от главной нашей задачи. Вернемся же к Яхъе.

Читатель помнит, что именно в только что названном трактате Ибн-Бутлан цитирует некоторого врача в Антиохии Яхъю, сына Саида, сына Яхъи, “почтенного старца, светило современной науки, первенствующего в вере и благородстве, автора прекрасных сочинений”. Трактат, как мы видели, сочинен в Антиохии в 455 (1063) году. Вновь поэтому мы поставим вопрос: тожественен ли этот Яхъя с нашим историком? Я полагаю, что тожество имен, места пребывания и профессии дает нам полное право ответить на этот вопрос утвердительно. [53]

Допуская это отожествление, нужно предположить, что Яхъе было при переселении в Антиохию в 405 (1014–15) году приблизительно 35–40 лет. Менее 35 лет мы едва ли можем дать ему без риска, так как он, как мы видели, должен был тогда уже иметь некоторую репутацию как ученый. Более 40 лет ему мы не можем дать, чтобы не выйти из пределов вероятия. Принимая последнюю цифру, мы, следовательно, предполагаем, что ему в 455 (1063) году было ровно 90 лунных лет или около 88 солнечных. Это конечно старость очень почтенная, но у арабских ученых не особенно редкая. С этой стороны возражения против отожествления едва ли возможны.

Но можно еще спросить: каким же образом не узнал Ибн-Аби-Осайбия в антиохийском враче Яхъе того же Яхъю, который сочинил продолжение к истории Эвтихия, бывшее пред глазами у Ибн-Аби-Осайбии? На это я отвечу: Ибн-Аби-Осайбия не называет историка Яхъю — антиохийским, из чего можно заключить, что он имел пред собой экземпляр первой или второй редакции, составленных еще в Египте, и поэтому самым естественным образом мог считать антиохийского Яхъю, который в добавок у Ибн-Бутлана является только как ученый врач, за совершенно другое лицо.

Из всего вышесказанного мы еще не получаем права заключить, что самая история Яхъи доходила до 455 (1063) года и с достоверностью пока можно только сказать, что она переходила за 422 (1033), год взятия Эдессы Георгием Маниаком. Но в пользу того, что она во всяком случае была значительно полнее, чем мы ее видим теперь, говорит до известной степени еще и следующее обстоятельство. В парижском списке после рассказа о смерти аль-Хакима в 411 г. читается: “Кончилась первая часть истории, которую сочинил Яхъя, сын Саида, и следует за ней вторая часть”. В другом списке этих слов нет, но зато стоят перед продолжением рассказа слова “Во имя Бога Всемилостивого, Всемилосердого”, [54] которые обыкновенно ставятся в начале новой части или нового отдела книги. Так как они пред началом рассказов о других халифах ни разу не находятся, то их помещение именно здесь, в начале халифата аль-Захира (преемника аль-Хакима) как будто подтверждает, что те экземпляры по крайней мере, с которых списаны сохранившиеся до нас копии, действительно разделялись на две части. А так как от халифата аль-Захира до конца наших списков всего только несколько листов (в B. 5 из 55) и никто не станет делить книгу на столь неравномерный части, то мы должны предположить, что сочинение Яхьи обнимало еще значительный период времени. Какой, на это у нас нет ясных указаний, но в виде гипотезы, имеющей некоторое вероятие, я позволю себе высказать, что она заканчивалась только 458 (1066) годом. Это основывается вот на каких соображениях. В Азиатском Музее Императорской Академии Наук хранится драгоценный “unicum”, история от сотворения мира до 631 (1233–34) года, составленная в том же году Абу-ль-Фадаил-Мухаммедом аль-Хамави и названная в честь аль-Малик-аль-Мансура, сына аль-Малик-аль-Муджахида, князя Эмессы — аль-Тарих-аль-Мансури 93. Весьма сжатая в изложении событий первых столетий хиджры, она становится все подробнее и подробнее по мере приближения ко времени автора и содержит для последних 50 лет очень ценные известия 94. Замечательно затем еще, что автор, буквально перелетая через первые 5 веков, тщательно отмечает, на каком годе прекращаются разные летописи, которыми он по всей вероятности пользовался. Под 300 годом 95 он говорит, что тут прерывается летопись Саида, сына Батрика, под 369 он отмечает конец истории [55] Ибн-Мискавейха 96, под 370 истории аль-Саби 97, под 458 истории аль-Антаки, т. е. антиохийца. Так как никакая другая история пока неизвестна под именем истории антиохийца и так как мы пришли к заключение, что наш Яхъя аль-Антаки был еще жив в 455 (1063) г., то невольно является мысль, что загадочная история аль-Антаки (антиохийца) есть именно летопись нашего Яхъи. Если бы мы могли доказать, что между событиями 326–420 годов, о которых рассказывает аль-Хамави, есть такия, о которых знает, — насколько до сих пор известно — один только Яхъя, — а таких у Яхъи довольно много, — то наше отожествление не подлежало бы сомнению. К сожалению самый характер изложения аль-Хамави таков, что лишает нас этой возможности. Он приводить за это время только самые общеизвестные и крупные факты из мусульманской истории. Если же мы допустим тожество “антиохийца” с Яхъей, то мы 458 (1066) год можем также принять за приблизительный год смерти нашего автора, которая таким образом последовала, когда ему было около 93 лунных лет.

Резюмируя все предыдущее, мы получим как результат, что наш автор принадлежал к тому самому роду, из которого происходил патриарх Евтихий, что он родился в конце семидесятых годов Х века, вероятнее всего в Египте, где он провел первые 35–40 лет своей жизни. Он выбрал себе медицинскую профессию, которой прославился также его знаменитый родственник, и которая в то время представляла именно в Египте значительный выгоды, благодаря тому факту, что у Фатимидских халифов был целый ряд христианских врачей. Один из них, именно Абу Якуб Исхак, сын Ибрагима, сына Анастаса, быть может, был личным другом нашего автора. Так как он скоро приобрел некоторую известность своими учеными трудами, то ему поручили составить [56] продолжение к истории его родственника Евтихия, каковое поручение он исполнил около 397 (1006–7). Но добыв вскоре после этого другие новые источники, он счел необходимым совершенно переделать свой труд. В 405 (1014–15) году он переселяется в Антиохию, следуя, вероятно, примеру весьма многочисленных своих единоверцев, которые, как он сам рассказывает 98, воспользовались внезапной милостью сумасшедшего халифа и массами спасались в 404 (1013–14) г. из Египта в подвластные грекам области, между прочим в Лаодикию и Антиохию. В последнем городе ему попались в руки опять неизвестные ему прежде сочинения, из которых он почерпнул многие добавления к своему историческому труду. Они же вызвали в нем желание исправить историю Евтихия, но эта мысль осталась неисполненной, так как пришлось бы изменить и переделать коренным образом сочинение ученого патриарха. Равным образом остался по-видимому неисполненным план составить монографию о способе вычисления христианской пасхи 99, но зато ему принадлежат другие хорошие сочинения (вероятно медицинского содержания), которых мы даже и заглавий не знаем. Свою историю он дополнял постепенно рассказами о событиях современных, не упуская случая добывать сведения из первых источников, как показывает приведение писем Авгара и Спасителя, перевод которых он сообщает со слов того самого переводчика, который их перевел при дворе в Константинополе. Трудами своими и благочестием он снискал себе общую известность и уважение в Антиохии; Окруженным ими рисует нам его в 455 (1063) г. Ибн-Бутлан, которому он — 90 летний уже старик — сообщает интересный случай из своей долгой медицинской практики. Эта бодрость не покидала его еще три долгих года, и конец [57] совпадает с концом его жизни, последовавшем по всей вероятности в 458 (1066) году.

Таковой рисуется нам в общих чертах жизнь нашего историка. Представив читателю весь материал, бывший у нас в руках, нам незачем еще раз отмечать, какие из этих черт получены путем комбинации и какие основываются на вполне точных данных.

Остается желать, чтобы счастливый случай доставил нам когда-нибудь новые материалы и, главное, полный список самой истории. Тогда решатся сами собою многие вопросы, для решения которых мы должны были прибегнуть к довольно сложным соображениям. Результаты, добытые последним путем, по самой природе вещей могут и должны иметь только условное значение наибольшей исторической вероятности, весьма быть можёт еще далекой от несомненной исторической истины.

Текст воспроизведен по изданию: Император Василий Болгаробойца. Извлечения из летописи Яхъи Антиохийского. СПб. 1883

© текст - Розен В. Р. 1883
© сетевая версия - Тhietmar. 2005
© OCR - Егоров В. 2005
© дизайн - Войтехович А. 2001