Библиотека сайта  XIII век

Ввиду большого объема комментариев их можно посмотреть здесь
(открываются в новом окне)

Н. МАРХОЦКИЙ

ИСТОРИЯ МОСКОВСКОЙ ВОЙНЫ

1608

Посольство к Дмитрию II

Когда в Московском государстве происходили эти события, князь Роман Рожинский постарался собрать как можно больше людей, и в этом ему помог случай: после рокоша остались целые отряды людей, сражавшихся как на стороне короля, так и на стороне рокошан. И когда прошел слух, что Дмитрий жив, к князю Рожинскому отовсюду потянулись люди. Всех нас собралось около четырех тысяч 44. В этом году, под Рождество, князь Рожинский подошел к Чернигову и стал ожидать сбора всех людей. К находившемуся в Орле царю войско отправило послов, которые должны были сообщить о нашем вступлении в Московское государство и объявить условия нашей службы. Сами мы двинулись следом в начале нового года. Послов мы встретили уже под Новгородком 45 и там, на льду реки, они отчитались перед нами о делах посольства. Некоторые из наших засомневались: тот ли это царь, что был в Москве, или не тот? Они отвечали уклончиво: «Он тот, к кому вы нас посылали».

От Новгородка мы пошли спешно и прибыли к Кромам (город находился в шести милях 46 от Орла, где была царская резиденция). Там, в Кромах, ожидали мы конца зимы. В то же самое время войско Шуйского собиралось под Болховом, который лежал в восьми милях от Орла в сторону Москвы. Из-за очень глубокого снега, укрывшего землю на семь пядей 47, это войско не могло сойтись с нами. Встав в Кромах, мы снарядили послов (среди них был и я) в Орел к царю Дмитрию. Мы вновь объявляли о своем прибытии, сообщали свои условия и требовали у него денег (было нас в этом посольстве человек тридцать). Явившись к царю, мы, по обычаю, накануне справили приветствие, а затем и само посольство 48. От имени Дмитрия нам отвечал Валявский, его канцлер. После [31] речи пана Валявского он сам пожелал нам ответить и сказал на своем московском языке: «Я был рад, когда узнал, что идет пан Рожинский, но когда получил весть о его измене, то желал бы его воротить. Посадил меня Бог в моей столице без Рожинского в первый раз, и теперь посадит. Вы требуете от меня денег, но таких же как вы, бравых поляков, у меня немало, а я им еще ничего не платил. Сбежал я из моей столицы от любимой жены и от милых друзей, не взяв ни деньги, ни гроша. А вы собрали свой круг на льду под Новгородком и допытывались, тот я или не тот, будто я с вами в карты игрывал». После таких слов разгневались мы и сказали: «Знаем, — ты не тот уже хотя бы потому, что прежний царь знал, как уважить и принять рыцарских людей, а ты того не умеешь. Ей-Богу, жаль, что мы к тебе пришли, ибо встретили только неблагодарность. Передадим это пославшим нас братьям — пусть они решают, как быть». На этом мы с ним и разошлись. Потом прислал он к нам с просьбой остаться на обед и передал, чтобы мы на его речь не обижались — мол, говорил так нарочно. Задумались мы, а потом поняли, что прежний ответ был делом Меховецкого. Тот попал в трудное положение, ибо чувствовал, что придется уступить князю Рожинскому. Мы благосклонно приняли приглашение на обед, и на следующий день отправились уже в лучшем настроении. Вернувшись в Кромы, мы при отчете разъяснили все, что случилось. Большинство наших сошлось на том, что надо вернуться обратно в Польшу. Те же из наших, кто был с Дмитрием в Орле, просили нас задержаться, обещая, что все будет иначе, только бы сам князь Рожинский приехал и снесся с Дмитрием.

Князь Рожинский ссылается с Дмитрием в Орле

Князь Рожинский, не мешкая, выступил к Орлу. Одних лишь товарищей 49 ехало с ним до двух сотен, да своей пехоты он вел с собой три с половиной сотни. Все наши выехали из Орла ему навстречу (было это в пост 50). Мы вошли в Орел и переночевали, а на следующий день князю Рожинскому передали, чтобы он ехал к [32] царской руке. Когда же мы собрались и уже тронулись с места, вдруг приказали вернуться и подождать, пока царь займет свое место: он, мол, еще моется. Такая у него была привычка — каждый день мыться в бане. Он говорил, что так сбрасывает свои заботы; короче, нежился и оберегал здоровье. Князь Рожинский, не желая возвращаться, продолжил путь. Пришлось нам войти в царские покои до начала приема. Потом завязался спор между нами и царскими урядниками: они требовали, чтобы мы вышли из избы, пока царь войдет и займет свое место, мы же для приветствия должны были войти после. Князь Рожинский уступить не захотел, так что после долгого спора царь вынужден был пройти мимо всех нас. И шел он, стараясь не смотреть в ту сторону, где стоял князь Рожинский. Когда царь сел на свой табурет, князь Рожинский обратился к нему с речью и поцеловал руку, за ним пошли к руке и другие. После приветствия царь пригласил князя Рожинского и всех нас на обед. Рожинский сидел с ним за одним столом, а мы за другими. Во время и после обеда царь много беседовал с нами: спрашивал он и о рокошах, и о том, были ли среди нас рокошане. Наслушались мы и таких речей, и эдаких, даже и богохульства: говорил он, что не хотел бы быть у нас королем, ибо не для того родился московский монарх, чтобы ему мог указывать какой-то Арцыбес 51, или по-нашему — Архиепископ. Наши отвечали ему на это, кто как мог. Этот день завершился пиром, а на следующий день Рожинский потребовал встречи с царем с глазу на глаз. Царь медлил день, медлил и другой, после чего Рожинский собрался уезжать; уже вышла его пехота, выезжали и мы. Тем временем прибежали ротмистры и товарищи старого набора, они просили Рожинского и всех нас подождать до завтра и сказали: «Мы соберем у себя круг и, если царь по-прежнему не выкажет вам уважения, мы тоже уйдем, а Меховецкого низложим. Нашим гетманом будешь ты, князь Рожинский, — веди, куда хочешь наше войско, мы на все готовы». Вняв их уговорам, мы выехали из города и до утра остались в предместье.

На следующий день они, верхом на конях, собрались на круг, вызвав князя Рожинского и нас: сместили [33] Меховецкого, наложив на него и на некоторых других bando 52 (те должны были покинуть войско, а если кто ослушается, любой волен будет их убить). Князя Рожинского выбрали гетманом, составив при нем список, а царю от себя передали: если он хочет, чтобы войско осталось с ним, пусть назовет тех, кто обвинял в измене князя Рожинского и его людей. Царь не захотел назвать их имена послам, а предложил приехать в круг лично. А перед этим приехал князь Рожинский (ибо на круге он уже всем распоряжался) и попросил всех нас быть терпеливыми и речь его не прерывать, сказав: «За вас во всем буду отвечать я».

Дмитрий в рыцарском круге

И вот приехал к нам царь в златоверхой шапке, на богато убранном коне; с ним прибыло несколько бояр, а рядом с конем следовало более десятка пехотинцев. Когда он въехал в круг, поднялся какой-то гомон. Как я понял, он решил, что спрашивают, тот ли это царь, и поэтому напустился с бранью: «Цыть, сукины дети, не ясно, кто к вам приехал?» Пожалели мы про себя, что обещали [Рожинскому] молчать, но сдержались. Затем наш доверенный, кажется, это был пан Хруслинский, взял от нашего имени слово и сказал: «Мы отправляли послов к Вашему Царскому Величеству для того, чтобы узнать имена тех, кто представил изменниками и гетмана, и его войско». Мол, раз царь приехал, хотели бы мы от него самого это услышать. От своего имени царь приказал говорить одному москвитянину, а когда речь тому не удалась, сказал: «Молчи, ты не умеешь на их языке говорить, вот я сам буду!» И начал так: «Прислали ко мне вы с тем, чтобы я вам назвал и выдал моих верных слуг, которые меня кое в чем предостерегали. Не пристало московским монархам выдавать своих верных слуг. И касается это не только вас, но если бы сам Бог, сойдя с небес, приказал мне совершить подобное, — и то я не послушал бы».

Тут уж слова понеслись отовсюду, говорили ему и такое: «А ты, что ж, желаешь иметь таких слуг, которые лишь языком тайно прислуживают? Или войско, готовое служить саблей и собственной кровью? Если ты не [34] выполнишь наше условие, войско уйдет». А он отвечал так: «Как хотите, хоть и прочь подите». При этих дерзких словах поднялся возмущенный шум, войско смешалось. Его стрельцы стали нас толкать и, достав оружие, наносить удары; мы оборонялись, теснили конями самого царя. Одни кричали: «Убить мошенника, зарубить!», другие — «Поймать! Ах ты, такой-сякой сын, разбойник! Поманил нас, а теперь платишь такой неблагодарностью!»

Он был настолько храбр, что в этом разброде раз или два оглянулся, поворачивая коня, а потом уехал в город, в свое расположение. Чтобы царь не сбежал, мы прямо на круге выбрали стражу и поставили при нем. От отчаяния он решил себя уморить и выпил немыслимо сколько водки, хотя всегда был трезвым. В течение этого дня и ночи урядники его двора — канцлер Валявский, маршалок 53 Харлинский, конюший князь Адам Вишневецкий — бегали между ним и войском, стараясь привести стороны к согласию. Что поделаешь, хоть мы и были разочарованы, но согласились на объединение. На другой день царь приехал к нам в круг и оправдывался, что те слова — «Цыть, сукины дети» — сказал не нам, а своим стрельцам. Сошло ему и такое оправдание. Потом, оставив при царе тех, которые стояли в Орле, мы вернулись с князем Рожинским в свое расположение в Кромы. Тем временем кроме нас прибыли и другие отряды: тысячи три запорожских казаков и, во главе с Заруцким 54, пять тысяч казаков донских. И до этого у Дмитрия была пара сотен донских казаков, во главе которых он поставил Лисовского 55 (с ними Лисовский много раз тайно нападал на москвитян, а со временем сподобился и до кое-чего худшего).

Но, как я уже упоминал выше, из-за глубокого снега мы были вынуждены всю зиму пережидать с этими людьми. Войска Шуйского сходились к Болхову и к весне собралось больше ста семидесяти тысяч человек 56. Их гетманом был Дмитрий Шуйский 57, родной брат Василия, ставшего в Москве царем. По весне, как только сошел снег и стала подсыхать земля, — а она там сохнет быстро, — снова двинулись мы из Кром под Орел — там собиралось все наше войско. Когда мы пришли к Орлу, от чьей-то неосторожности загорелся город, а с ним [35] сгорел и царский двор, так что царю пришлось перебраться в наш обоз.

Испытание царя

Там, улучив момент, Тромбчинский, приятель (позже он служил вместе со мной) из хоругви князя Рожинского, затеял с царем разговор. Хотелось ему дознаться, тот ли это царь, что был вначале, или не тот? Хотя никто из нас, а особенно те, кто не знал первого, не сомневался, он упрямо твердил: мол, даже если все станут говорить, будто это тот самый царь, я не дам себя убедить, ибо первого хорошо знал еще будучи с ним под Новгородком. Впрочем, таких, как Тромбчинский, было немало, но одни пребывали в заблуждении, другие же покрывали обман, ибо это было им выгодно. Тромбчинский напомнил Дмитрию некоторые дела первого царя и все рассказывал ему наоборот, а не так, как было. Царь во всем его поправлял, указывая, что не так и как было на самом деле. Испытав его несколько раз, задумался Тромбчинский и сказал: «Признаю, Милостивый Царь, что я здесь в войске был единственным, кто не дал себя убедить. И Св. Дух меня просветил, верю — ты царь тот самый». Царь же на это усмехнулся и отъехал прочь.

Был еще один человек, знавший первого царя, — монах-бернардинец 58, — который говорил, что в Самборе жил с ним в одной келье. Но он убеждал нас, что это не тот царь, а потому и война эта несправедливая. Он говорил: «Я должен вас об этом предупредить». А потом, во время Болховской битвы, когда мы сопровождали царя, этот монах завел с ним беседу и, поговорив, уверовал, что это не другой, а тот самый царь. Так и он каким-то образом был сбит с толку.

Войско приходит под Волхов и завязывает битву

Находясь под Орлом, мы привели в порядок войска и выступили к Болхову навстречу неприятелю 59. Стянув войска, неприятель тоже двинулся к нам и расположил свой обоз в двух милях от Волхова. Заметив наше [36] приближение, москвитяне на милю выдвинулись из обоза и 10 мая мы встретились (было это в субботу). Сражение было нелегким, но какая из сторон сильнее, было еще не ясно. Наше войско потеряло лишь одну хоругвь некоего Тупальского 60, когда он, увлекшись, погнался за москвитянами (да и ту на следующий день он вернул). Было уже поздно, наши кони были утомлены дорогой, решительной битвы не получилось, поэтому мы вернулись к своему обозу, а москвитяне — к своему. После этого сражения царь изменил свое мнение о нас в лучшую сторону, и когда мы, по обычаю, напомнили ему о пожалованной четверти, он вместо одной признал за нами две.

На следующий день, 11 мая, москвитяне ожидали нас, переправив свое войско за небольшое, но непроходимое болото, расположенное прямо перед их обозом. Они рассчитывали, что мы будем настолько глупы и неосторожны, что пойдем к ним, не разузнав местности. В тот же день мы сняли обоз и двинулись к ним, а приблизившись, увидели, что эта позиция для нас неудобна. Мы остановились и послали людей высмотреть повыше более пригодное место для переправы. Во время остановки наши войска, если взглянуть издали, встав в шестнадцать, а то и более рядов, заняли все поле, а среди возов наши придумали укрепить хоругви. Глядя на эти хоругви, возы и клубившуюся пыль, москвитяне решили, что перед ними большое и свежее войско, а потому, испугавшись, двинули свой обоз и арматы 61 к Болхову, о чем предостерег нас один перебежчик. Когда же для нас отыскали более удобную переправу в верховьях упомянутых болот, мы пошли к ней, загородив от москвитян возы конницей, и те были твердо уверены, что поле, покрытое возами, занято войском. Разведав, что мы идем к переправе, неприятель двинул туда все свои силы.

Так как было уже поздно, мы в этот день не собирались давать битву, а хотели лишь поставить у переправы обоз. Для его защиты мы перевели небольшой отряд, в котором было лишь несколько сотен Рудского и других [ротмистров]. Но мы увидели, что на этот отряд наступает московское войско, и вынуждены были как можно скорее перебираться следом, чтобы задержать неприятеля, [37] пока все наше войско не перейдет и не построится. Наш гетман князь Рожинский отправил к неприятелю гарцовника 62, а как только подошли хоругви, приказал им наступать и завязать схватку. В головном отряде он поставил несколько сотен самых легковооруженных воинов, а в помощь им дал двенадцать гусарских сотен, — больше у него не было. В тыл гусарам гетман поставил третий отряд из казацких и пятигорских рот 63.

Передовому отряду Рожинский приказал, сменив гарцовника, наступать прямо на конницу, — а ее было во главе московского войска тысяч пятнадцать. Неприятель, не выдержав напора, показал спину, и наши крепко на него насели. Гусарская подмога и третий отряд тоже вступили в сражение, поддерживая наших. Так что москвитяне, завидев их копья, не решались обернуться и бежали все дальше, а наши, хоть и чувствовали усталость, но, зная о подкреплениях, собирались с силой и гнали врага. Начав битву за три часа до темноты, мы преследовали их две мили до Болхова и три мили после, вплоть до засеки 64. (Засекой у них называется заграждение против татар в виде частокола; тянутся эти засеки на тридцать миль через леса и поля. Обычно перед ними устраивается насыпь, есть также башни, через которые проходят дороги, и ворота. Когда приходит весть о приближении татар, к засекам бегут крестьяне, кто с рушницами 65 или с тем, что имеют, и отражают приступ. ) Много людей полегло у нас во время этой погони, и сколько их было с этих пор! — не считанных, не похороненных. Взяли мы московский обоз со всем, что в нем было, и несколько десятков пушек. Некоторые из разбитых и рассеянных москвитян ушли прямо в столицу и рассказали Шуйскому, что войско наше настолько велико, что передние полки его уже вели сражение, а хвост был еще у Путивля.

В Болхове остались пять тысяч москвитян во главе с Гедроцием 66, литвином, который уже стал москалем. На следующий день мы подошли к ним и в течение всего дня, а затем и во вторник стреляли и грозили штурмом. В среду они сдались и вместе со своим начальником целовали крест нашему Дмитрию, то есть присягнули ему на верность. После Болховской битвы обещал нам царь [38] дать жалованье за следующие две четверти. Надеясь, что наш государь скоро водворится в московской столице, собрали мы круг, определив условия, по которым царь был обязан выполнить все, что обещал: условленное жалованье должно дойти до нас полностью, а когда он утвердится на троне, мы могли бы вернуться в отчизну. Он уверял, что заплатит, и со слезами просил не оставлять его, говоря: «Я не смогу быть в Москве государем без вас, хочу, если Бог меня утвердит в столице, всегда иметь на службе поляков: пусть одну крепость держит поляк, другую — москвитянин. Я хочу, чтобы все золото и серебро, сколько бы ни было его у меня, — чтобы все оно было вашим. Мне же довольно одной славы, которую вы мне принесете. А если уж изменить ничего нельзя, и вы все равно решите уйти, тогда и меня возьмите, чтобы я мог вместо вас набрать в Польше других людей». Этими уговорами он так убедил войско, что все к нему пошли с охотой.

Войско идет к столице

Долго не задерживаясь под Болховом, мы спешно двинулись к московской столице, проходя в день по семь-восемь миль и надеясь, что напуганная таким напором столица сразу нам уступит. Тогда еще не обманули наши ожидания, изменив нам, те пять тысяч человек, которые присоединились к нам в Болхове. Они шли с нами день или три и ставили обоз отдельно от нашего, подойдя к реке Угре 67, переправились раньше нас и ночью сбежали в столицу, убедив напуганных москвитян, что бояться нечего. Они рассказали, что войско у нас маленькое, и бежать-то не от кого, а случилось все это, как они говорят, только «по грехам».

Так и шли мы, нигде не задерживаясь; лишь один день провели под Козельском, а другой — под Калугой, да и то, только чтобы людей порадовать, ибо эти крепости Шуйскому не сдались и остались верны Дмитрию; заодно и коням нашим дали отдохнуть. А москвитяне, по своему обычаю, как и положено верноподданным слугам, выходили к нам навстречу с хлебом-солью. Пришли мы к Борисову 68, каменной крепостце в двух милях от Можайска, Борисов мы застали уже пустым и на следующий [39] день подошли к Можайску — городу в шестнадцати милях от столицы. Москвитяне закрылись в Можайске и не хотели сдаваться, уповая на Св. Николая-чудотворца (там находилось два его образа в богатых окладах) 69. Крепость Можайска, или же иначе — монастырь 70, стоит на пологом взгорке, так что въехав на гору с другой стороны, можно увидеть все, что происходит внутри. Там мы поставили пушки и стали палить, целясь в крепость. Москвитяне на второй день не выдержали: сдались и присягнули царю Дмитрию. А царь, по обыкновению, отслужил молебен Св. Николаю.

После взятия Можайска мы продолжили свой путь к столице с оглядкой, надеясь, что москвитяне снова где-нибудь выйдут нас приветствовать. Но мы так напугали их, что они нигде не показывались. Лишь под Звенигород (так называется город в шести милях от столицы) приехал к нам Петр Борковский 71 (потом он стал сандомирским хорунжим) с племянником пана малогощского каштеляна. Он прибыл от имени задержанных москвитянами после Дмитриевой свадьбы послов е[го] в[еличества] польского короля: малогощского каштеляна Николая Олесницкого и Александра Гонсевского, нынешнего смоленского воеводы. Послы увещевали нас выйти из московских государств и не нарушать договор, который они заключили между Короной и Московским государством 72. Хотя москвитяне не помышляли о выполнении договора и их освобождении, послы боялись, как бы мы чего не испортили.

Мы им ответили: «Москвитяне прислали вас к нам не по доброй воле, и мы, коли уж сюда пришли, не намерены слушать ничьих уговоров. Надеемся с Божьей помощью посадить в столице того, с кем пришли». Они вернулись в столицу, а следом подошли к ней и мы. Было это в июне 73.

Войско под Москвой

Расположились мы над Москвой-рекой, место было не очень удобное. Мы подъехали к столице (которая велика и издали очень красива, ибо в ней много церквей с золотыми куполами), но сколько ни смотрели, в городе не видно было ни одной души. Место, в котором мы [40] остановились, было неудобно и расположено слишком близко к городу, поэтому мы отодвинули обоз немного дальше. Там нам тоже не понравилось, так как место было в низине, а неподалеку возвышались холмы, которые со временем могли стать источником опасности. Пока мы раздумывали, некоторым показалось разумным перейти за столицу и занять гостинцы 74, по которым в Москву поступают подкрепления и припасы. Это мнение возобладало, и мы пошли, оставив гостинцы, связывавшие нас с Северской землей. Это было серьезной ошибкой. Встали мы за столицей при царском дворе, который назывался Тонинское 75, всего в миле от города. Свободного места среди кустарника было мало, так что поле это было выгодно москвитянам, а не нам: их пехота, выйдя из города, без труда могла нас смять. А оказались мы там благодаря нашим изменникам-москвитянам. Простояли мы на этом месте всего несколько дней, а наши москвитяне были уже заодно с жителями столицы. Пушкари нам изменили: залили свои пушки, запалы забили гвоздями и в одну из ночей сбежали в Москву. Но стража у нас была бдительной, пушкарей поймали и они выдали многих своих сообщников. Всех постигло наказание: одних посадили на кол, другим отрубили головы. Рассчитавшись с изменниками, решили мы вернуться на прежнее место, но оно уже было занято московским войском, так что из Северской земли пройти к нам никто не мог. Думали мы москвитянам гостинцы закрыть, а получилось наоборот: немало было поймано на этих гостинцах тех, кто шел к нам из Польши, — и купцов, и иных людей.

Войско возвращается на прежний стан под Москвой

Тогда мы вернулись на прежний гостинец. Решив выманить москвитян за собой, мы собрали круг и сделали вид, будто решили отступать к границе. Москвитяне вывели свое войско и, обойдя нас спереди, встали на Тверской дороге. Было это в четверг 76. Завязав битву, мы нанесли им поражение и рассеяли, а потом прошли без всякой опаски и встали в очень удобном и безопасном месте, — там, где река Хинка 77 соединяется с [41] Москвой-рекой. Называлось это место Тушино. Оно располагалось на возвышении, как бы в развилке между двумя реками, и было достаточно ровным, так что даже большое войско могло поставить там обоз. Москвитяне стали думать, как бы нас оттуда вытеснить, но, не осмеливаясь ударить открыто, пошли на хитрость и решили занять нас переговорами. Они приказали королевским послам отправить к нам гонцов с теми же увещеваниями, что и прежде, когда мы стояли под столицей. Послы отправили Львовского подстолия пана Домарацкого с паном Бучинским 78, снова уговаривать нас выйти из Московских государств и не нарушать заключенного с Польшей мира. А вслед за ними москвитяне придвинули к нашему обозу войско в семьдесят тысяч человек, гетманом которого был князь Василий Масальский 79.

Это войско поставило обоз над речкой Ходынкой 80 ровно в миле от нас. Москвитяне хотели напасть на нас, пока мы были заняты переговорами, решив, что мы ни о чем не подозреваем. Наш гетман, князь Рожинский, разгадав этот замысел, упредил их удар 81. Отправив 4 июля послов, он приказал всему войску быть наготове, седлать коней и, как только станет смеркаться, выходить с хоругвями из обоза. Он не доверил свой замысел никому до тех пор, пока мы не сели на коней, а когда мы выстроились, разделил нас на три отряда. Князю Адаму Рожинскому 82 с его полком приказал идти в левую сторону, придав ему из своего полка гусарскую роту Самуила Каменского 83. В правую сторону, вдоль Москвы-реки, он отправил полк Хруслинского и некоторых других (там, по дороге над рекой стояла каменная церковь, занятая москвитянами). Сам Рожинский со своим гусарским полком, в котором был и я, занял центр по очень широкой дороге, проходившей среди кустарника, — именно там москвитяне из-за осторожности поставили все свои пушки (штук сорок). Князь Рожинский тоже взял четыре небольшие пушки и несколько десятков пехотинцев. [42]

Князь Рожинский наносит удар по московскому обозу 84

Когда Рожинский распорядился, — кто, как и с какой стороны должен ударить на неприятеля, он одел несколько десятков товарищей, а также их коней, под московскую стражу, якобы явившуюся охранять обоз. Они должны были, смешавшись со стражей [неприятеля], ехать прямо в московский обоз. Произошло это так: как только они смешались со стражей, мы поспешили за ними и с кличем бросились к обозу. Оттуда началась прицельная стрельба, которая нанесла нам серьезный урон, — пули секли в руках древка [копий], наши были отброшены и свернули к кустарнику, но затем, собрав все свое мужество, пошли прямо под пули (происходило это на рассвете). Продвинувшись, мы оказались ниже их целей, и когда враги попытались преследовать нас огнем, то не смогли зарядить пушки, а лишь подожгли кучки пороха, стараясь нас устрашить.

Итак, с Божьей помощью ворвались мы в обоз и добрались до пушек (где князю Рожинскому досталось банником от пушкаря). К тому времени рассвело. Одновременно с нами слева ударил князь Адам Рожинский и здорово помог как раз там, где ротмистр Каменский был опасно ранен ударами сабли. Отряд, посланный справа, задержался и пришел не скоро, оправдываясь тем, что помешала та самая церковь.

В тот день в обозе произошло великое побоище, как насчитали сами москвитяне, только убитыми у них полегло 14 тысяч. Одних думных сынов боярских, а это у них очень важные персоны, погибло сто человек 85. Пойман был сам Масальский, взят весь обоз и все пушки. Оставались еще обозы под самым городом, к которым они отходили. Но нам запретили преследовать неприятеля: Гедроций, которого я уже упоминал при Болхове, загородив хоругвям дорогу, стал убеждать нас, что московская столица уже рядом и дело предстоит большое, а нас в хоругвях осталось мало, ибо едва ли не большая часть нашего войска бросилась грабить обоз, — в хоругвях осталось по двадцать—тридцать всадников. [43]

Рожинский отступает под натиском московского войска

После Гедроциева напоминания начали мы кое-как приводить себя в порядок и строиться. День и без того был удачным. Те, что шли справа, только-только к нам прибыли. Московские войска из других обозов соединились с теми, которые спаслись после погрома, и с громким кличем двинулись на нас. Натиск был силен, но мы выдержали — поскакали к ним и немного-таки потеснили. Но что поделаешь, нас было мало и мы были окружены: попеременно мы то обращались к [неприятелю] тылом, то поворачивали и бросались навстречу. Так продолжалось довольно долго: до полудня разыгрывали мы с ними эту партию. Но наступил момент, когда мы не смогли их сдержать и окончательно уступили тыл, — и так было ясно, что мы проиграли. Долго сдерживая войска неприятеля, мы пособили лишь тем, кто занимался добычей: они так разорили обоз, что когда мы вернулись, он был уже опустошен, и все трупы лежали нагими. Во время бегства к обозу говорили мы себе, что надо было раньше думать о возвращении, вспоминали, что граница теперь далеко; свою пехоту и несколько пушек пришлось нам оставить и все это погибло.

Были и такие, кто, потеряв надежду хоть как-то поправить дела, опередив нас, прибежали в обоз, приказали запрягать возы и уходить. Как будто нам только и оставалось взывать: «Господи, помилуй!» В таком страхе добежали мы до обоза. Переправившись через речку Хинку, некоторые, слава Богу, стали останавливаться, и эта речка на короткое время отделила нас от москвитян.

Польское войско поправляет дело

И вдруг один донской казак, спешившись, убил из самопала 86 хорунжего в московском войске, да так, что и хоругвь с ним упала. Наши приободрились и ринулись через речку к неприятелю. Москвитяне показали нам спины и мы погнали их прямо к месту побоища — к речке Ходынке. Там, отбросив их за речку (а берега ее были обрывисты), мы завязали сражение, и на этот раз [44] наша взяла. Больше они на нас напасть не отважились. Таким образом, мы вернулись в свой обоз, одержав неожиданную победу, но и людей, и лошадей все-таки потеряли. Наших было не менее трех сотен, не считая убитых и раненых. А лошадей в каждой хоругви осталось, не считая убитых и подстреленных, — где 70, где 60, а где и того меньше. И это все, что мы могли считать своим.

Взятую в московском обозе добычу мы, по обычаю, разделили, чтобы нажива за счет других не вошла в привычку, однако дележ справедливым не был. После такого переполоха мы постарались себя защитить: обоз окопали, а со временем обнесли его частоколом, построили башни и ворота. Москвитяне в течение двух недель с великим плачем хоронили своих убитых, для которых даже гробы не сумели сразу приготовить, а у них и самого убогого не принято хоронить без гроба.

Дальнейшие события Московской воины

После этой победы все больше людей и крепостей стало переходить на нашу сторону. Для обозных нужд потребовали мы у нашего царя денег. Он установил с послушных ему земель (Северской и некоторых других) дань, ибо не мог раздобыть денег иначе. Царь разрешил, чтобы мы собирали дань сами, посылая москвитянина и поляка. Деньги мы собрали нескоро, и досталось нам всего по тридцать злотых 87 на человека. Тем временем к нам стали прибывать люди из Польши. Сперва пришел Бобровский с гусарской хоругвью, за ним — Анджей Млоцкий 88 с Бжеской конфедерации с двумя хоругвями: одной гусарской, а другой — казацкой. После них явился пан Александр Зборовский 89 с полком числом более тысячи человек. В его полку был Стадницкий, который, оставив людей, вскоре вернулся в Польшу. С той же Инфлянтской Бжеской конфедерации 90 пришел Вилямовский 91, — у него было с тысячу бравых воинов, а шел он через Смоленск. Уже где-то под осень пришел пан Сапега 92 более чем с тысячью человек. Так что это была удачная война, и редкая четверть, а то и месяц проходили без того, чтобы к нам не прибыло с тысячу или несколько сот человек из Польши 93. А наш царь Дмитрий был так щедр, что на службе [45] всем воздавал поровну, даже если кто-то пришел последним, — ну прямо по Евангелию, чему и мы сперва не противились. Возможно, мы стали считаться, если бы дело дошло до оплаты заслуг. Но что удивительно, чем больше нас собиралось, тем меньше мы занимались делом, а число партий среди нас разрасталось.

Москвитяне выпускают послов, а войско их задерживает

Москвитяне, увидев, что ряды наши растут, и вытеснить или разбить нас трудно, заключили мир с королевскими послами и отпустили их. Вместе с ними отправили пана сандомирского воеводу с дочерью, царицей Мариной, и остальными родственниками: те обещали, что выйдут из Московских государств, как и было предписано договором 94. До крепости Белая их сопровождала тысяча московских людей. Мы решили послать погоню и привезти их в наш обоз. Сделали мы это не потому, что в том нуждались, а больше для вида: надо было показать москвитянам, что наш царь настоящий и поэтому хлопочет о соединении со своей супругой. За ними отправился со своим полком Валявский, но зная, что их возвращение принесет нам только лишние хлопоты, нарочно не догнал. Затем, уже не рассчитывая их настичь, мы снарядили пана Зборовского. А он, не зная в чем дело, так как прибыл недавно, решил оказать царю услугу. Двигаясь со своим полком очень быстро, он догнал их в пятидесяти милях от столицы, под Белой. Сопровождавших их москвитян Зборовский разогнал, и почти от самой границы завернул к нам пана Николая Олесницкого (бывшего в то время малогощским каштеляном), пана сандомирского воеводу, царицу и всех, кто был с ними. Пан Гонсевский же (нынешний смоленский воевода) за несколько дней до этого отделился от них и по другой дороге вышел за границу 95.

Это возвращение принесло нам больше вреда, чем пользы, так как царица и другие персоны, знавшие Дмитрия в столице, увидев нашего, не захотели его признавать, и скрыть это было невозможно. А москвитяне воспользовались этим, чтобы отвратить от Дмитрия своих людей. [46]

Послы и все приятели встали с паном воеводой и царицей отдельным обозом. Переговоры между ними шли целую неделю 96. После долгих уговоров согласились все, в том числе и царица, притворяться вместе с нами, что это не другой царь, а тот самый, что был в Москве. Но исправить ошибку было уже трудно. Потом они переселились в наш обоз и поставили свои палатки рядом с царскими 97.

Был у нас Масальский, которого мы схватили при разгроме обоза; присягнув царю, он пребывал на свободе. Когда происходили переговоры, мы стали подозревать, что он, когда ходил с паном Зборовским за послами, предупредил царицу, что царь ненастоящий, еще до того, как она сама все увидела. Почуяв опасность, Масальский сбежал в Москву и доставил туда самые точные сведения обо всем, что у нас случилось. После этого жители Москвы еще больше утвердились в своем намерении держаться. Много раз мы ждали, что столица вот-вот будет наша, но всегда возникало какое-нибудь препятствие.

Все это происходило в октябре 1608 года. Посол и другие персоны жили у нас несколько недель. Во время их пребывания столичные москвитяне добивались свидания с сандомирским воеводой и послом, притворяясь, что хотят договориться добром, — на самом же деле искали способ опять заключить их в тюрьму. На переговоры москвитяне вывели все свое войско. Вышли и мы: тогда у нас было уже 18000 польской конницы и 2000 хорошей пехоты, не считая тридцати тысяч запорожских казаков и пятнадцати тысяч донских. (Хватало в нашем обозе и московских бояр, впрочем их было не очень много, так как мы им не доверяли. Одних польских купцов бывало у нас по три тысячи, и вставали они отдельным обозом. ) На переговорах ничего не прояснилось, — слава Богу, что те, кто договаривался, вернулись в обоз невредимыми. Вскоре пан посол с родственниками пана Сандомирского решил ехать в Польшу. Мы согласились; с царицей остался пан воевода со своим сыном (нынешним львовским старостой) 98.

После разгрома обоза ничего значительного под столицей москвитян не происходило. Чтобы лишить жителей [47] припасов, мы выставили на дорогах вокруг Москвы дозоры. Изредка бывали стычки.

Войско князя Рожинского зимует под Москвой

Тем временем близились холода. Снег уже припорошил наши палатки, и мы стали думать: как и где пережить зиму. Кто-то советовал разделить войско на несколько частей, встать где-нибудь поодаль от столицы в московских волостях, ибо за Москвой к нам перешло немало крепостей и больших волостей. Другие с этим не соглашались, считая, что в неприятельской земле разбредаться опасно. Сошлись мы на том, что надо рискнуть и зимовать на том же месте. Начали мы рыть землю и устроили себе земляные дома, в земле же вырыли печи (такие жилища были не во всем удобны, ибо в них угорали) . Стойла для лошадей сплели из хвороста и покрыли соломой. Со временем мы разделили послушные нам волости на приставства. Почти все земли перешли на нашу сторону, кроме столицы, Смоленска, Великого Новгорода и монастыря Св. Троицы 99, который находился в двенадцати милях от Москвы. Этой зимой мы послали туда пана Сапегу с несколькими тысячами польского войска (и с одной—двумя тысячами донских казаков во главе с Лисовским) 100. Сапега должен был или взять [монастырь] или, по крайней мере, изнурить осадой, но он безуспешно простоял там целый год. С волостей, разделенных на приставства, везли нам воистину все, что только душа пожелает, и все было превосходным. Подвод приходило на каждую роту до полутора тысяч. Имея множество подданных, стали мы строиться основательно, рассчитывая на суровую зиму: в окрестных селениях брали дома и ставили в обозе. Некоторые имели по две — три избы, а прежние, земляные, превратили в погреба. Посреди обоза построили царю с царицей и воеводой достойное жилище, и стал наш обоз походить на застроенный город.

Тогда же, первой нашей зимой, некоторые захотели, в пику князю Рожинскому, сделать так, чтобы Меховецкий, хотя на него было наложено bando, вернулся в [48] войско. Меховецкого уверили в безопасности возвращения, но едва он появился, князь Рожинский велел ему передать, чтобы тот убирался из войска, или же он прикажет его убить. Меховецкий, нигде не чувствуя себя в безопасности, спрятался в покоях царя. Узнав о его убежище, князь Рожинский взял с собой лишь четырех пажей и схватил его, этим же пажам он приказал его убить. Царь гневался, но не знал, что делать, ибо Рожинский велел передать, что и ему шею свернет. Потом мы их помирили, а голова Меховецкого пропала.

Войско начинает притеснять послушные провинции

Когда мы укрепились и обжились, более далекие провинции стали переходить к нам и выпускать наших узников, разосланных Шуйским в заточение по разным крепостям после свадьбы Дмитрия. Пленники, собрав хоругви и кое-какое оружие, группами или целыми ротами приходили к нам. Недовольное этим войско потребовало от царя оплатить по крайней мере шесть или семь четвертей. Царь попросил об отсрочке, но воины стояли на своем, и никто не возмутился их жадностью — все требовали оплаты. Князь Рожинский попытался было отговорить их от этой затеи, но все решили, что он действует по какому-то личному расчету, и не послушались. У меня не было желания с ними спорить, но пришлось высказать свое мнение, дабы соблюсти обычай. Я сказал: «Видно, по-моему уже не будет, — вы слишком упрямы. Обращаюсь к вам не для того, чтобы отговаривать; помните лишь, что я вас предупреждал. Зима предстоит трудная, государь наш еще не в столице, а дальние провинции к нам перешли недавно; придавите их тяжелой данью — у них появится повод для недовольства и бунта. Сейчас мы получаем от них всего вдоволь, и нескольких десятков злотых на лошадь будет вполне достаточно».

Но ничего нельзя было сделать: мы не могли их переубедить, хотя предвидели дурные последствия, и сам царь им на это указывал. Воины взяли у царя разряды (по-нашему канцелярия), приказали написать себе грамоты в города, чтобы те платили дань от земель, которые у [49] них называются вытями 101, а с товаров — даже поносовщину (как у нас поголовное). С грамотами отправили по одному поляку и одному москвитянину (все это большей частью придумал Анджей Млоцкий, и царь на это согласился), которые разъехались с грамотами по городам и провинциям за Волгу. А там, когда люди узнали, что надо платить такую дань, сборщиков перебили, утопили, замучили. Все заволжские края восстали — сбылись мои слова. Те люди, что меня ругали, называя сторонником царя и его наперсником, теперь говорили: надо было его послушать. Хотя взятие столицы было близко, получили мы на свою голову новую войну, и часть войска должны были посылать за Волгу. Пан Бонк Ланцкоронский ходил в Кострому, другие — в Вологду и в иные города, перечислять которые долго.

(пер. Е. Куксиной)
Текст воспроизведен по изданиям: Н. Мархоцкий. История московской войны. М. РОССПЭН. 2000

© текст - Куксина Е. 2000
© сетевая версия - Тhietmar. 2003

© OCR - Шух. Ю. С. 2003
© дизайн - Войтехович А. 2001 
© РОССПЭН. 2000