Библиотека сайта  XIII век

АБУ-Л-ФАЗЛ БЕЙХАКИ

ИСТОРИЯ МАС'УДА

1030-1041

[ЛЕТОПИСЬ ГОДА ЧЕТЫРЕСТА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОГО]

ОСТАЛЬНЫЕ СОБЫТИЯ ГОДА ЧЕТЫРЕСТА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОГО

Историю этого года я уже изложил выше, в томе седьмом, до того места, когда павший жертвой эмир Мас'уд, да будет им доволен Аллах, послал Абдалджаббара, сына ходжи Ахмеда, сына Абдассамада, с посольством в Гурган со служилыми людьми и балдахином, чтобы нареченную [эмира, дочь] Бакалиджара, привезти из тамошнего гарема в гарем сего падишаха. Тогда, когда я писал эти повествования, положение переменилось в этом великом государстве в таком виде, как я рассказывал 65, и пришлось прервать работу. Но вот я снова вернулся к повествованию истории.

Прибыли письма из Рея, дескать, дебир Тахир, кедхудай Рея и тамошнего края, столь предается забавам, веселью и [разным] обрядам, что дело дошло до разврата, ибо однажды, в пору цветения роз, он рассыпал их столько, как не поступил бы ни один царь, и при том среди лепестков роз находились разбросанные динары и диремы. Таш и все предводители были у него, всем унесли с пира ценные подношения 66. Когда они удалились пьяные, Тахир со своими гулямами и близкими людьми отбросил всякий стыд, и непристойность /388/ дошла до того, что он велел принести золотые и серебряные чаши. Их завернули в шелковую полосу, он повязал ею чресла, как поясом, надел на голову венец, свитый из миртовых веток, украшенный красными розами, и пустился в пляс, и собутыльники и гулямы его [тоже] пустились в пляс с венцами 67 на голове. Потом, на другой день, это происшествие распространилось, все жители города, чужие и свои, говорили о нем. Ежели до неприятелей дойдет слух, что кедхудай, [управляющий] сбором налогов и денежными средствами 68 и [ведающий] хозяйственной частью, таков, а сипах-салар Таш и прочие тоже следуют его [примеру] в забавах и увеселениях, то что же останется от уважения? Это не прибавит ничего, кроме неприятности и беспокойства. Обязательно нужно запретить эту беззаботность, потому что было бы предосудительно прикрывать это дело. Решить должно высочайшее усмотрение. Эмир очень огорчился, но сразу ничего не сказал.

На следующий день, окончив прием, он задержал везира и моего наставника Бу Насра и сказал, чтобы принесли письма, кои хранились запечатанные. Он остался наедине с этими двумя особами, и они рассуждали о положении. «Я знал о легкомыслии и непригодности Тахира, нелепо было его туда посылать», — сказал эмир. Ходжа ответил: «Покуда ничего еще не случилось, надобно написать письмо с порицанием его [349] и выговором, чтобы он больше этого не делал и дал зарок целый год не пить вина». «Это само собой,— сказал эмир,— Бу Наср напишет, но надо подумать о другом кедхудае, кого пошлем?» Они ответили: «Как угодно высочайшему мнению, [но] за один проступок, им совершенный, [его] не стоило бы смещать». «Вы не знаете положения в той стране,— заметил эмир,— а я знаю. Тамошний народ не любит хорасанцев. Там надобно заставлять уважать себя со всей силой, только так дело пойдет. А ежели будет наоборот, то они [нас] сочтут бессильными, и все устои полетят кувырком». «Государь знает слуг престола, туда надобен человек внушительный. Из Герата приехал Бу-л-Касим Кесир, у него есть имя; Бу Сахль Хамдеви тоже человек доблестный и способный, и Бу Сахль Завзани также, он уже претерпел много, слуга государю и тоже с именем; равно и Абдус стяжал славу и сан; вот самые внушительные слуги государя. Пусть государь теперь подумает и укажет на того, кого избрало его мнение и сердце»,— сказали [везир и Бу Наср]. Эмир ответил: /389/ «Бу-л-Касим Кесир еще не сложил с себя ответственности по [бывшей] должности [своей] 69. С него надо получить отчет, пусть представит, ведь Ахмед, сын Хасана, не успел [в этом]. Когда с его отчетом порешат, то о кем будет повелено, что найдет нужным [наше] разумение. Бу Сахль Завзани не годится ни на какую должность, ни малую ни большую, разве только для подстрекательства, вредительства и переворачивания дел вверх дном. Обманы, которые он учинял по отношению к хорезмшаху и прочим,— мерзки. Бу Сахль Хамдеви стоит этого дела, ибо он и благороден и способен, сведущ и исправлял важные должности». «Государь решил прекрасно, — промолвил ходжа,— достойней его нет».

Эмир крикнул служителя, стоявшего стражем у полога, и велел позвать Бу Сахля Хамдеви. Согласно приказу его позвали. Он явился, предстал [пред лицо эмира] и сел. Эмир обратился [к нему]: «Мы испытали тебя в разных делах и нашли тебя доблестным, способным и надежным человеком. Должность кедхудая Рея и тамошних областей самая важная из всех. Тахир с ней справиться не может»,— и он рассказал о его проделках. Потом продолжил: «Наш выбор падает на тебя, ступай, приготовься ехать. Что надобно приказать, мы прикажем». Бу Сахль облобызал землю и произнес: «Слуга [твой] предпочел бы служить при высочайшем дворе, однако слугам выбирать не подобает — повелевать надлежит государю. Ежели высочайшее мнение позволит, слуга [государев] сядет вместе с ходжой и Бу Насром и выскажет все, что знает насчет сего, напишет соглашение и испросит то, что нужно испросить, ибо слуга [государев] слышал, что то дело как бы поизносилось, ему же [надо] идти правильно, как положено». «Ладно, так хорошо»,— ответил эмир [350]

Все трое сели без посторонних и сделали так, [как сказал Хамдеви]. Разговор происходил очень долгий, все, что надобно было сказать и решить, сказали и решили и [затем] разошлись. Бу Сахль Хамдеви написал соглашение по всем вопросам со всеми условиями, как он умел писать, ибо он был человек весьма способный и сведущий. Бу Наср Мишкан представил его [государю]. Эмир собственноручно написал ответы: один такой, что Бу Сахлю в той [должности] будет большая честь, а другой — длинный с полным признанием и пониманием [его мнений]; он написал все соображения и поставил на них царскую печать. Их отнесли к Бу Сахлю Хамдеви вместе с сорока письмами с царскими печатями, /390/ которые переписал я, Бу-л-Фазл. Все они были составлены вчерне моим наставником. Эмир велел отправить Бу Сахлю халат, какой дают везирам; к халату были добавлены пояс, балдахин, десять конных гулямов, сто тысяч диремов и сто штук одежды. Титуловать его эмир приказал «аш-шейх ал-'амид».

Из-за этого титула досточтимый ходжа Ахмед, сын Абдассамада, обиделся, призвал меня, Бу-л-Фазла, корил вместе с моим наставником, убивался и поручил передать Бу Насру длинное устное сообщение. Я пошел и передал. Бу Наср был человек скромный, держал себя в границах и обходился с людьми любезно, услужливо и весьма вежливо. Поэтому он сказал: «Спорят в подобных случаях только глупцы; коль скоро государь возвышает какого-нибудь стремянного и жалует его должностью везира, то надобно соблюдать уважение к высочайшему повелению султана, а не к тому человеку, которого он поставил, будь он неизвестного происхождения или нет». Но не взирая на то, что он таким образом держал себя в границах, он был чрезвычайно тверд и ни за что не допускал, чтобы задевали его личное достоинство или [достоинство] его дивана. Он ответил мне: «Скажи великому ходже, что я господина великого ходжу знаю уже очень давно и понимаю, что он источник доблести и превосходства и дебир с совершенным умом, что ежели бы он такими свойствами не обладал, то не получил бы столь важной степени в среде столь многих выдающихся людей, имена коих были написаны, а он знает, что все они вельможи, сановники и несли службу султанам. Выбор эмира пал на него. Есть правила службы падишахам, которые, [видимо], остаются неизвестны его мнению, так как он не занимался службой царям и обычаи и нрав их себе не представляет и общения у него с ними не было, наоборот, он состоял [только] при людях, подвластных царям, и, наверное, читал [о царской службе лишь] в книгах, а в подобных случаях книги — одно, а личный опыт — другое. Наш султан редкостный человек в настоящую пору, особливо по письменной части, в сочинении писем и награждении титулами. О титуле Бу Сахля он сам высочайшими устами произнес, что слово «амид», дескать, нужно писать потому, что мы выше рода Буйе, и наш слуга [351] выше, чем Сахиб Аббад, и великий ходжа понимает, что государь назвав его так, прав. Ведь ежели отдать справедливость, Бу Сахль еще в молодые годы получил от такого государя, как Махмуд, золотую [конскую] сбрую и должность сахиб-дивана столицы Газны и [тех] сторон Хиндустанского владения 70, /391/ кои близки от Газны. Он долгое время был помощником такого везира, как Ахмед, сын Хасана, а при эмире Мухаммеде, когда тот вступил на престол, получил должность везира и надел на себя везирский халат. И хорезмшах Алтунташ писал ему письма; ходжа [сам] знает, как он писал от себя, я об этом не осведомлен. Значит, надобно отдать справедливость, ежели я, начальник подольского дивана, с одобрения которого 71 даются титулы 72, писал Бу Сахлю так, то никто меня порицать [не должен], ибо я писал, имея на тo право. Следовательно, раз государь падишах повелел, а меня за это бранят, то сие несправедливо. Ходжа еще новичок в этих делах, вот пройдет некоторое время, и он меня лучше узнает. Но хотя оно и так, я замечаний великого ходжи, которые он изволил выразить, не оставлю в небрежении. Ежели он по сему поводу напишет записку, я доведу ее до Высокого собрания, и ежели передаст устное сообщение, я тоже его доложу».

Это сообщение я отнес ходже Ахмеду. Несколько времени он размышлял, потом сказал: «На сей счет ходжа Бу Наср прав. Не годится об этом случае докладывать Высокому собранию, ибо это ни к чему. Пусть и Бу Сахль о нем ничего не знает, дабы не обижаться на меня. Я буду просить ходжу Бу Насра не воздерживаться от подобных наставлений мне, ибо что бы он ни сказал, все будет принято и обяжет к благодарности». Я возвратился обратно, рассказал моему наставнику о словах ходжи, и он очень обрадовался. На другой день они переговорили об этом между собой и на этом дело кончилось.

Во вторник, в шестой день месяца джумада-л-ухра 73, после приема, Бу Сахль Хамдеви надел халат, предстал [пред лицо государя], облобызал землю и поднес эмиру жемчужное ожерелье. Его усадили. «В добpый час!» — промолвил эмир и дал Бу Сахлю перстень с начертанным на нем именем султана, сказал: «Сей перстень — владение Ирак, отдаю его в твои руки, ты — мой наместник в той стране. После приказа нашего воинству и раиятам надлежит действовать по твоему распоряжению 74 во всем, что касается выгод государства. Верши дела смело». Бу Сахль ответил: «Слуга [твой] повинуется, будет стараться и молит господа бога, велик он и всемогущ, о помощи, дабы оправдать доверие». Он облобызал землю и удалился домой. Все вельможи отправились к нему и прекрасно воздали ему должное.

/392/ На следующий день эмир, да будет им доволен Аллах, открыл прием. После приема он остался наедине с везиром, Бу Сахлем Хамдеви и Бу Наерота-Мищканом. Эмир обратился к Бу Сахлю: «Минувшей [352] ночью я размышлял о положении в Рее и Джибале Иракском и нам показалось правильно отправить с тобой сына [нашего] эмира Са'ида, снаряженного и с достойным его убранством, дабы он был для представительства, а ты бы исправлял должность кедхудая, так чтобы тебе принадлежало [право] связывать и развязывать, понижать и возвышать, приказывать и запрещать, а сын [наш] слушался бы твоих указаний, и было бы всеобщее уважение». Бу Сахль ответил: «Высочайшее мнение превыше всех мнений. Государю тамошнее положение яснее и повелевает он. Ежели будет позволено, слуга [государя] в меру своего знания расскажет то, что случилось ему видеть и [в чем] он осведомлен, а после сделает так, как повелит государь». «Расскажи обстоятельно, — промолвил эмир, — потому что твой дружеский совет известен».

Бу Сахль доложил: «Да будет долгой жизнь государя! Нынешнее положение в Рее и Джибале противоположно тому, в каком оставил их государь. Там происходит смута. [Наши] люди, кои туда отправились, как явствует, показали не много силы, ибо ежели бы они это сделали, то слугу [государя] ныне не посылали бы [туда]. Рей и Джибаль полны неприятелей, и народ тех стран хорасанцев не любит. Сокровища семейства Самани все уходили на Рей, настолько, что Бу-л-Хасан Симджур заключил мир между его государями и семейством Буйе. На некоторое время вражда приостановилась, и мечи вложили в ножны. Сын Каку, ныне владеющий Исфаганом, Хамаданом и частью Джибаля — враг изворотливый, [обладающий] денежными средствами, войском и припасами, хитростью и коварством до тех пор, покуда ему не будут показаны зубы, так чтобы ему досталось по заслугам и он лишился бы богатства и владения; или пусть смирится, пришлет сына к высочайшему двору, станет покорным слугой и платит ежегодно значительную дань 75, какой, его обложат, а окрестные владетели глядели бы на него, поджавши хвост; иначе дела в Рее и Джибале не придут в порядок. Тахир, Таш и люди, кои там находятся, предаются вину и забавам и сидят беспечно, как же может дело преуспевать? Я, слуга [государя], по прибытии в Рей останусь там на месяц, а [затем] пойду на Исфаган и на Cына Каку и, покуда не покончу с ним, не успокоюсь, Реем заниматься не буду.

Ежели царевич будет со мной, я ни за что не допущу, чтобы он оставался в Рее, /393/ потому что рейцам я доверять не могу, непременно возьму его с собой и не буду спускать с него глаз. Но когда я пойду на врага, тo не знаю, будет ли мир или война. Ежели мир —хорошо, а ежели война, то слуг, подобных мне, ради службы и благоволения государя уйдет множество 76. Не знаю, в каком положении окажется царевич. Покуда он издалека доберется до Нишабура, врагов [наберется] свыше ста тысяч. Коли государь найдет возможным, то [лучше] правителем Рея и Ирака сделать его, а слугу [государя] отправить его [353] заместителем; он прочитал бы хутбу на его имя, пробыл бы в Рее месяц, покуда чиновники не принялись бы за работу и не уладились бы дела Таша и стоящего там войска, а также дела войска, назначенного со мной от царского двора. Приготовившись, мы пошли бы на Cына Каку, справились бы с его делом миром или войной каким-либо способом и со спокойным сердцем вернулись бы обратно и уведомили бы государя. Тогда царевич выступил бы на твердом основании, прибыл бы в Рей, и никакого беспокойства больше не оставалось бы. Все, что пришло на ум слуге [государя], он доложил; высочайшее мнение превыше [всего]».

«Что скажете вы?», — спросил эмир досточтимого ходжу и Бу Насра. Ахмед ответил: «Мнение [Бу Сахля] очень правильное и более уважительного, кроме него, нет. Необходимо привести его в исполнение». «Хотя это и не мной написано, — заметил Бу Наср, — но я, по крайней мере, в этих словах почуял запах исфаганской победы». Эмир рассмеялся и сказал: «Я такого же мнения, как Бу Сахль, лучшего не может быть. Там есть сильное войско, нужно еще немного добавить, а чиновников надобно назначить из людей, состоящих при дворе». Бу Сахль ответил: «Хотя там войско большое, слуге [государя] необходимо выступить отсюда во всеоружии с другим войском, дабы в сердца союзников и противников запало уважение ко мне, а Сын Каку и прочие поняли бы, что из Хорасана вслед надвигается войско и внушительная сила». «Ладно,— промолвил эмир,— войсковую старшину и предводителей ты знаешь, составь список и проси у нас назначения».

Бу Сахль попросил чернил и бумаги, [их] принесли из посольского дивана. Бу Сахль начал писать. Он потребовал сына Арслана Джазиба, заметив: «У него и имя есть, и сам он [настоящий] воин». С ним согласились. И еще он попросил двух видных дворцовых серхенгов с двумя сотнями дворцовых гулямов, самых дерзких вояк, почти бородатых 77. [На это тоже] он получил согласие. «Да будет жизнь /394/ государя долгой,— [снова] попросил Бу Сахль,— нужны еще пять отборных слонов-самцов и пять самок стенорушных и вратобитных, быть может, они пригодятся при осаде какого-нибудь города». И на это последовало согласие. Из чиновников он попросил Бу-л-Хасана Сейяри, Бу Са'да Гассана и Абдарреззака Мустовфи и получил согласие. Эмир сказал везиру: «Ступай в диван и устрой все дела воинства и чиновников, а мы прикажем снарядить гулямов и слонов, так чтобы в первый день месяца рад-жаба 78 Бу Сахль отправился в Рей, дабы [нам] быть спокойным за Рей и Ирак, потому что, во всяком случае, мы третьего или четвертого рад-жаба двинемся в Герат». Они удалились из присутствия эмира. Везир в тот день до часа вечерней молитвы оставался в диване, чтобы вызвать предводителей и выдать им жалование 79. Он сказал им: «Приготовьтесь, потому что пойдете с Бу Сахлем в Рей». Они разошлись и начали [354] готовиться. Эмир позвал дворецкого 80 и дебира гулямов и выделил двести гулямов, большей частью с пробивающейся бородой, все отборных вояк, умевших владеть оружием. Имена их переписали и представили [государю] вместе с двумя удалыми серхенгами. [Государь] всех их отпустил на волю. Им выдали вознаграждение, жалование и хороших лошадей, а серхенгам халаты и значки и приказали пойти к Бу Сахлю. Выбрали также слонов и отвели к нему же. Бу Сахль начал ревностно готовиться. Он раздобывал много убранства и снаряжения и налаживал дело. Десятка два гулямов у него было да еще человек пятьдесят-шестьдесят он прикупил до отбытия в Рей.

Приехал Абдалджаббар, сын великого ходжи, с нареченной и откупными деньгами 81. Он достиг всех целей и заключил с Бакалиджаром полное соглашение. Эмиру это пришлось весьма кстати. Он велел привести гурганских послов утром. Затем к балдахину с дочерью Бакалиджара отнесли устроенные заранее балдахины с женами нишабурских вельмож, как-то: рейса, казиев, факихов, старшин и чиновников, а находилась она в полуфарсанге от города. Слуг и людей гурганцев, оказывая им любезности, проводили в город. Хасанековский серай и кушки украсили словно ступени всевышнего рая. Эмир приказал балдахин [с нареченной] остановить там вместе с множеством женщин, нянек да мамок и [прочей] прислугой. /395/ Нишабурские женщины, слуги, служанки и знатные госпожи удалились.

В тот вечер в Нишабуре было светло, как днем, от плошек и факелов. Слуги султанского гарема сидели у дверей гарема. Для охраны во двор серая 82 назначили большое число пехотинцев и одного хаджиба с множеством людей. По высочайшему повелению приготовили всего столько, что не было меры, и послали [в дом, где остановилась нареченная]. В полночь все обитательницы султанского гарема из Шадьяха приехали туда. На другой день эмир приказал отнести туда же много золота, драгоценных камней и редкостных вещей и с большим великолепием устроить гостям угощение. Всех жен нишабурских вельмож [тоже] доставили туда. Совершили обряд осыпания деньгами, поели и разошлись. Нареченную, сидевшую в балдахине, никто не видел.

В час молитвы на сон эмир выехал из Шадьяха с множеством людей свиты, с тремя сотнями гулямов-телохранителей, все верхом на конях, с тремя сотнями пехоты и пятью придворными хаджибами, прибыл в этот хасанековский кушк и прошел в помещение гарема с десятком слуг из числа своих близких, коим дозволялось видеть гарем. Эти слуги и гулямы разместились в висаках, которые Хасанек построил для своих пятисот-шестисот гулямов. Солнце встречи с султаном случилось при месяце. У гурганцев от света сего солнца прибавилось чести и славы. Дело сие совершилось прекрасно, как предопределил господь бог, да славится поминание его. Посторонних подобное событие не [355] касалось ни в то время и не касается сейчас. И не подобает, чтобы мое перо описало [его], как я [о нем] думаю.

Следующий день эмир провел тоже развлекаясь в домашнем кругу. На третий день под утро он уехал в Шадьях и, когда рассвело, открыл прием. Явились на поклон родичи и свита. Бу Сахль Хамдеви и люди, с ним назначенные, надевши дорожные одежды, отдали прощальный поклон. Эмир милостиво к ним обратился, еще раз обласкал их, и они выступили в Рей после пятничной молитвы, в первый день месяца раджаба лета четыреста двадцать четвертого 83.

В то время, когда сей вельможа находился в Рее, благодаря ему было совершено много разных деяний, похвальных и непохвальных, таких, что были сделаны по его распоряжению, и таких, которые учинили самовластно. [Происходило это] до тех пор, пока они не возвратились обратно к этому государю, что случилось после события при Дендане-кане. /396/ Я упомяну о сих обстоятельствах в отдельной главе этого сочинения в силу того, что они случились далеко от нас, происходили в местах не близких, так что из той главы обстоятельства станут ясны. Она будет наподобие главы о Хорезме. Из этих двух глав я сначала напишу главу о Хорезме и поведаю о том, как Харун, сын хорезмшаха Алтунташа, открыто объявил свое неповиновение, а сын досточтимого ходжи Ахмеда, сына Абдассамада, спрятался. В этих двух главах будет заключаться много удивительного и необыкновенного. Теперь же продолжим изложение хода истории, которую начали повествовать, и исполним то, что было обещано.

Второго числа месяца раджаба 84 послов и слуг Бакалиджара, прибывших из Гургана с балдахином 85, одарили достойными их халатами, и один халат весьма великолепный им вручили для Бакалиджара. На следующий день, в воскресенье третьего раджаба они отбыли в Гурган. С дочерью Бакалиджара привезли столько вещей сговоренного приданого, что не было им ни меры, ни предела, и подробное их перечисление дать трудно. Я, Бу-л-Фазл, слышал от мутрибы Ситти Заррин — эта женщина была весьма близка к султану Мас'уду и сделалась при дворе чем-то вроде хаджибы: через нее султан передавал разного рода устные сообщения проживавшим в серае — она говорила, что у девушки был престол наподобие плодового сада — его доставили в числе приданого— земля была из серебряных пластин, переплетенных и отделанных, а на ней поставлены тридцать дерев золотых: листья дерев были бирюзовые и яхонтовые, а плоды из разноцветных яхонтов, так что эмир, осмотрев его, весьма одобрил. Вокруг тех дерев поставили двадцать цветочных ваз, и все цветы в них из серебра, золота и множества самоцветных камней, а кругом этих серебряных ваз с цветами расставили золотые блюда, все полные амбры и камфорных лепешечек. Вот описание части приданого, а о прочих предметах надо судить по сказанному. [356]

/397/ У ходжи Бу-л-Хасана Укайли в конце месяца джумада-л-ухра 86 приключилось несчастье, на спине у него, упаси боже от подобного, появилось что-то. Эмир посылал к нему лекарей, но что может сделать лекарь с судьбой? В понедельник, в четвертый день месяца раджаба 87, он получил повеление [отойти в иной мир]. *Да будет над ним милость Аллаха!*.

О ТОМ ЧТО В НИШАБУРЕ СЛУЧИЛОСЬ ПРИМЕЧАТЕЛЬНОГО ЛЕТОМ СЕГО ГОДА

Однажды у эмира Мас'уда, да будет им доволен Аллах, был прием и после часа утренней молитвы пришло письмо от начальника почты в Рее: «Туркмены никак не унимаются и с тех пор, как они услышали известие о сыне Ягмара, что он с Балханских гор пустился с войском а степь, чтобы отмстить за отца и убитых, [положение] стало иное, и когда-нибудь от них изойдет зло крамолы. Сипахсалар Таш [ферраш] и Тахир по этой причине обеспокоены и сказали, что необходимо сообщить [государю]. Слуга [государя] послал [сие] известие, чтобы было ясно».

Я, Бу-л-Фазл, находился [там же], потому что была моя очередь дежурить, а наставник мой Бу Наср еще не пришел. Эмир кликнул меня: «Пошли кого-нибудь, чтобы пришел Бу Наср!» Я спешно послал представителя двора, Бу Наср сейчас же явился, но уже стало поздновато. Эмир уединился с ним почти до вечера. В час вечерней молитвы мой наставник вышел и сказал: «Знай, Бу-л-Фазл, что принято такое решение, которое причинит большой вред». Потом он потихоньку шепнул мне: «Ежели эмир спросит, ушел ли Бу Наср, ответь — он-де понес бумагу, чтобы написать то, что надлежит написать» 88. После его ухода эмир позвал меня и спросил: «Бу Наср когда ушел?» «В час вечерней молитвы, — ответил я,— и с ним понесли бумагу». «Напиши ему от себя записку,— сказал эмир,— и скажи, что сегодня вечером надобно составить [только] черновик письма, которое я приказал, и переписывать набело не нужно. Завтра мы над черновиком подумаем и еще раз обменяемся мнениями с ходжой, а там будет приказано, что надлежит приказать». Я пошел, написал записку и послал.

На другой день, когда прием окончился [государь] беседовал наедине с везиром /398/ и Бу Насром до позднего утра. Потом они поднялись. На краю лужайки имелся дуккан, там они сели вдвоем 89 и долго разговаривали. [Затем] Ахмед отправился в свой диван, а для Бу Насра среди деревьев постлали ковер Он позвал меня, и я пришел к нему. У него был составлен черновик письма дебиру Тахиру, он отдал его мне сказав, что нужно составить маленькую записку. Это было распоряжение Тахиру: «Наше решение остановилось на том, чтобы послать [357] ходжу-начальника Бу Сахля Хамдеви с сильным отрядом войска 90 и известным предводителем. Он прибудет вскоре после этой записки. А мы пятого числа месяца раджаба 91 двинемся в Герат. Когда мы здравы и невредимы придем туда, там будет уничтожена толпа туркмен, и обозы их угнаны в Газну. Надобно, чтобы и ты, Тахир, скрытно принял меры к такому же делу; уничтожь их под предлогом, что хочешь сделать смотр войскам. По прибытии туда Бу Сахля Хамдеви следует соблюсти его указания на сей счет. Это важное дело — не малое происшествие. Сия краткая записка скреплена нашей царской печатью и стремянному тайно приказано спрятать ее в конский потник или под подкладку голенища, как найдет удобнее. При нем же есть письмо с царской печатью, написанное гласно касательно тамошних дел, на большой бумаге, дабы казалось, что он едет по этой надобности». Это другое письмо было с извещением об обязательном исполнении кое-каких дел в Рее и Джибале.

Я, Бу-л-Фазл, переписал набело эту краткую записку и большое письмо, и мой наставник отнес их [государю], скрепил их царской печатью, и записку и письмо принес обратно. [Их] вручили одному надежному стремянному, дали ему доброго коня и две тысячи диремов наградных, а наставник мой сделал ему указания, как поступить с краткой запиской и как доставить большое письмо. Я написал открытый приказ 92, и стремянной отправился, а Бу Наср пошел к /399/ эмиру и доложил, что сделал. Эмир встал, вошел в серай и усладил себя вином наедине. Бу Наср вернулся обратно туда же 93, сел без посторонних людей и сказал мне: «Напиши от меня управителю моему в Гузганане и Керване, чтобы он моих десять тысяч овец, находящихся у него, маток и ягнят, как только прочитает это письмо, оценил и продал по цене дня, получил бы золото и серебро чистоганом и отправил в Газну. Я письмо написал, а он скрепил его своей подписью. [Письмо] свернули и приложили к гузгананской спешной почте, окольцевали, запечатали и отправили.

Наставник мой погрузился в долгое раздумье, а я себе думал: «Ежели эмир велел устранить туркмен в Рее, то что означает продажа овец по цене дня в рабате Керван?» «Ты, конечно, размышляешь о туркменах, об их устранении и о моем письме продать овец?» — спросил [меня Бу Наср]. «Ей богу, клянусь душой и головой господина! Думал именно об этом!» Он сказал: «Знай, что устранить туркмен — замысел небывалый и мероприятие ошибочное. Никак нельзя уничтожить три-четыре тысячи всадников. Оттуда к султану письма [еще] не было, каким способом [там] расправились с туркменами, а он торопится, приказывает в Герате устранить несколько человек и угнать обозы, людей же, которые при обозах, переселить. [Об этом] слух дойдет до Рея и взбудоражит туркмен, Сын Ягмара придет с Балханских гор с другим [358] конным полчищем, все они объединятся, нагрянут на Хорасан, похитят весь скот, какой найдут, и причинят много зла. Я [это] предвижу и распорядился продать овец. Ежели их продадут даже по самой дешевой цене, то мне, на худой конец, хоть что-нибудь достанется, они не будут ограблены задаром из-за того, что придумали неверное мероприятие. Великий ходжа и я, мы на сей счет много говорили и разъясняли последствия этого дела, но без пользы. Наш государь по [своим] помыслам и по сердцу противоположен отцу. Отец был человек /400/ своенравный, но дальновидный. Ежели он говорил что-нибудь несуразное, я, мол, хочу это сделать, то говорил в силу своего самовластья и самодержавности, и ежели кто-либо разъяснял ему правоту или ошибку, то он сердился, подымал бучу и бранился. Но когда он снова начинал обдумывать [дело], то находил правильный путь. А нрав у нашего государя иной, он поступает самовластно, не раздумывая. Не знаю, чем эти дела кончатся». Сказавши это, он пошел домой. «Очень далеко видит этот человек,— подумал я про себя, — но, может быть, так не случится». Однако, как ни как, а вышло именно так, как представлял себе он, потому что замысел устранить туркмен в Рее не удался, они возмутились, как я потом расскажу. Из Рея туркмены пришли в Хорасан и от них произошло столько зла, сколько произошло,— большую часть скота в Гузганане они угнали. Через год я [однажды] в Газне обедал у моего наставника. Мне и Бу Насру Тейфуру, бывшему сипахсалару шаханшахов, подали весьма жирного барашка. «Каков барашек?»,— спросил наставник. «Чрезвычайно сочный»,— ответил я. «Это ведь гузгананский»,— заметил он. Мы посмотрели друг на друга, он рассмеялся и промолвил: «Этого барашка купили на деньги за овец, которых продали в рабате Керван»,— и он рассказал случай, который я описал [выше].

Этим же летом переменились и обстоятельства жизни Ахмеда Йинал-тегина, салара Хиндустана. Человека принудили поднять мятеж, а причиной тому была смута в Хорасане и засилье туркмен и потомков Сельджука 94 по приговору господа бога, да славится поминание его. Всякому делу есть причина. Великий ходжа Ахмед, сын Хасана, был плох с этим Ахмедом по той причине — я уже рассказывал о ней выше 95 — что Ахмед Йинал-тегин посягал на его добро в то время, когда случился суд над ходжой. Был он не в ладах и с Казием Ширазским за то, что несколько раз эмир Махмуд говаривал: «Казий стоит должности везира». Ахмед, сын Хасана, когда отправляли Ахмеда Йинал-тегина саларом в Хиндустан, внушил ему, что с Казием Ширазским считаться нечего, ты, дескать, салар хиндустанский по повелению султана, и у него над тобой приказа нет; не случилось бы так, что он тебя /401/ зачарует и подчинит себе. И Ахмед, предубежденный и полный задора, поехал, нимало не опасаясь Казия в смысле [своего] саларства. Этот Ахмед был [359] человек благородный, его считали вылитым эмиром Махмудом и он сильно был похож на него. О его матери, его рождении и эмире Махмуде было много разговоров. Между этим падишахом и его матерью была будто бы любовь, [но] правду знает господь бог, велик он и всемогущ. Этот человак хорошо перенял повадку и обыкновение эмира Махмуда, как сидеть и как вести речь.

Когда он приехал в Хиндустан, у него было несколько удалых, воинственных гулямов и порядочно снаряжения и убранства. Между ним и Казием Ширазским стали происходить споры о саларстве. Казий говорил, что должность салара надобно отдать Абдаллаху Кара-тегину и быть под его началом. Ахмед возражал: ни за что, дескать, не буду, султан эту должность пожаловал мне и я всегда был благородней и знатней; ему да прочим надо ходить под моим значком. Эта история затянулась. Лахорская свита и газии требовали Ахмеда, и он пошел наперекор Казию и стал совершать дальние походы. Казий с жалобами на него послал нарочных. Нарочные прибыли в Буст, а мы собирались [тогда] отправиться в Герат и Нишабур. Эмир Мас'уд запросил великого ходжу Ахмеда, сына Хасана, как тут поступить правильней. Тот ответил, что больше всех достоин должности салара Ахмед Йинал-тегин. Казию надобно отписать, что ты, дескать, кедхудай по части денежных средств 96, какое, мол, тебе дело до должности салара и до войска; Ахмед сам что нужно сделает: будет взимать с таккаров 97 денежные средства в счет хараджа и по соглашению да совершать походы, и в казну будут поступать большие доходы, и не будет спора между дверью и домом. Эмиру [совет] пришелся по нраву, и ответ отписали в таком роде.

Ахмед Йинал-тегин сильно воспрял духом, ибо ходжа ему сообщил, что Казий писал то-то /402/ и то-то, а отвечено ему было так-то и так-то. Он поехал к газиям и лахорскому войску, полностью собрал харадж с таккаров и потянулся дальше, переправился через реку Ганг и пошел левым [берегом]. Вдруг он наткнулся на город, который называется Бенарес, он принадлежал к области Ганг. Исламское войско никогда до того места не доходило, до города в два на два фарсанга со множеством речек. Войско не могло задерживаться долее, чем с рассвета до часа предзакатной молитвы, потому что было опасно. И нельзя было еще сильней ограбить базары продавцов тканей, благовоний и самоцветных камней, эти три базара. Войско разбогатело, ибо все добыли золота, серебра и самоцветов; достигнув цели, оно повернуло назад.

Казий по возвращении [Ахмеда] из этого знатного похода почти помешался в уме. Он отправил в Нишабур спешных гонцов. Те прибыли к нам и передали: «Ахмед Йинал-тегин собрал огромные средства с таккаров по соглашению 98 и с плательщиков хараджа; большую часть собранного дохода 99 он припрятал, а самую безделицу отправил к [360] высочайшему двору. Надежные мои [Казия] люди потаенно состояли при нем так, чтобы он не знал, а также были [при нем] мушрифы и начальник почты. Все, что он взял, они занесли в список, который посылается, дабы высочайшее мнение было оповещено, и сей обманщик не сумел бы представить [дело] в ложном виде. И в Туркестан он посылал тайком через Пенджхир, чтобы к нему доставили турецких гулямов. По сию пору ему уже доставили слишком семьдесят гулямов и [за ними] следуют еще. Находящихся здесь туркмен, он всех взял себе в товарищи, и они [считают себя] обиженными. Обстоятельства жизни его никому неизвестны, он же говорит, я-де сын Махмуда. Слуги [государя] уведомили [об этом] из сочувстия, а высочайшее мнение превыше [всего]». Эти письма подействовали на сердце эмира и весьма на него повлияли. Он велел моему наставнику хранить их втайне, так чтобы никто о них не знал. Следом за ними прибыли вестники и привезли письма от хиндустанского салара Ахмеда Йинал-тегина и начальника войсковой почты о победе в Бенаресе, о том, что совершено знатное дело, что войско разбогатело, что с него [города] взяты огромные средства, а также харадж с таккаров и добыто несколько слонов. Слуги [государя] написали письма из Андарбиди 100 и направились в Лахор. Все, что происходило, они сообщили 101.

/403/ Из примечательных происшествий, кои в сей промежуток времени случились: Сати, сын Алтунташа, однажды пьяный поднялся на крышу, чтобы оттуда полюбоваться, но случайно упал с крыши и отдал душу. Юношу похоронили, и эмир очень горевал, потому что Сати был достойный и доблестный [молодой человек] — статный, красивый и умелый. Весь порок его — пристрастие к вину, за что он поплатился жизнью. Хуже всего было то, что подстрекатели и крамольники потаенно написали письмо к его брату Харуну, который был хорезмшахом 102, и донесли, что эмир-де подговорил одного предателя сбросить твоего брата с крыши и убить. И так поступят со всеми сыновьями хорезмшаха [Алтунташа]. Харун и сам несколько подозрительно относился к досточтимому ходже Ахмеду, сыну Абдассамада, и за вольности и развязности осадил его сына Абдалджаббара. Когда до него дошло это письмо, да вдобавок и дьявол его немного попутал, он возомнил много, стал подозрителен и начал понапрасну оскорблять честь Абдалджаббара, смотреть на него пренебрежительно и возражать против его благоусмотрении. В конце концов дошло до того, что Харун поднял мятеж, и Абдалджаббару пришлось скрыться из страха за жизнь [свою]. И оба пропали друг из-за друга. Об этих обстоятельствах я подробно рассказу в главе, которая будет в сей «Истории» посвящена Хорезму, так что из той главы все станет известно, *ежели угодно будет Аллаху*.

В пятницу, четвертого дня месяца джумада-л-ухра 103 великому ходже [эмир] пожаловал халат благоволения, ибо тот собирался [361] отправиться в Тохаристан и Балх по той причине, что округа Хутталана стали волноваться из-за нашествия кумиджиев 104, а также пойти в Вальвалидж и Пянджаб 105 [с тем, чтобы] шихне областей присоединился к нему, и они [вместе] пошли бы уладить /404/ то важное происшествие и устрашить еретиков 106. Эмир за беседой обласкал ходжу, сказал много любезных слов, и тот отправился домой. Столичные вельможи полностью отдали ему должное. После молитвы он отбыл; вместе с ним отправились четыре хаджиба, десять серхенгов и тысяча конных. Начальник посольского дивана по приказу эмира назначил поехать с ходжой в должности начальника войсковой почты факиха Бу Бекра Мубашшира. Написали письма всей служилой знати, имевшей при себе людей 107, чтобы она слушалась распоряжений везира. Бу Бекру тоже был дан приказ ежедневно писать султану о том, что ходжа считает нужным делать ради пользы государства. Везир отправился дорогой через перевал Гужек. Потом, в своем месте, я расскажу, какие знатный дела были совершены рукой этого вельможи, как того требует [правило] бытописания. На следующий день эмир переехал в сад Седхезаре с тем, чтобы провести там одну неделю. Все обозы перевели туда же.

В это самое время пришли письма, что Ахмед Йинал-тегин возвратился в Лахор с туркменами и множеством лахорских крамольников, и что вокруг него собрались разного рода люди. Ежели не сменить его на должности, то дело затянется, ибо мощь и величие его растут с каждым днем. Эмир как раз находился в саду Седхезаре. Он созвал негласно совещание с сипахсаларом, вельможами и свитой и запросил их мнение, что надобно сделать, чтобы осадить бунтарство этого разбойника и мятежника, дабы сердце было совершенно спокойно за его действия. Сипахсалар сказал: «У Ахмеда, когда он от него бежал, не много оставалось силы 108. Всякий салар, которого назначат пойти ему навстречу, с легкостью справится с этим делом, потому что в Лахоре войско большое. Ежели государь прикажет отправиться [мне], слуге [своему], то я через неделю выступлю, хотя погода сильно жаркая». «При том большом числе дел,— ответил эмир,— было бы глупо и нелепо идти тебе, ибо в Хорасане всякая смута, да и в Хутталане и в Тохаристане тоже случились беспорядки. Хотя везир отправился и он там преуспеет, нам, когда минует михреган, обязательно придется отправиться в Буст и Балх, и тебе нужно будет пойти при нашем знамени. Пошлем какого-нибудь салара и хватит». «Как прикажет государь,— промолвил сипахсалар,— салары и некоторые другие присутствуют в Высоком собрании, а прочие при дворе, кому из рабов [своих] государь повелит идти?»

Тилак индиец сказал: /405/ «Да будет долгой жизнь государя! Я пойду и сослужу эту службу, дабы отплатить за благоволение, милость и благодеяния. К тому же я сам из Хиндустана, там стоит знойная пора, а мне в той местности легче опознаться. Ежели высочайшее усмотрение [362] найдет возможным, то не пожалеет для слуги [государя] этой службы». Эмир похвалил его за предупредительность, проявленную им, и спросил присутствующих: «Что скажете?» Они отвечали: «Человек приобрел имя и стоит всяческой службы; у него есть оружие, снаряжение и люди. Поскольку он много милости [на себе] испытал по высочайшему соизволению, то он это дело сумеет довести до конца». «Ступайте,— промолвил, эмир,— я об этом подумаю». Люди удалились.

Эмир в серае говорил своим близким: «Никому из вельмож не по сердцу оказалось это дело, только Тилаку стало совестно и он выступил». Эмир негласно послал к Тилаку дебира Ираки, передал ему на словах [свое] благоволение и сообщил: «От нас, мол, то не скрыто, о чем ты сегодня говорил. Слова твои совсем не понравились людям, которые около нас находились, нынче ты их потрепал [за ухо]; делать нечего, нам приходится с тобой согласиться. Завтра мы назначим [тебя] на эту должность, сделаем, что возможно и дадим тебе большие средства 109, бессчетное число людей и значительное количество снаряжения, дабы сие дело было сделано твоей рукой, и ослушник пал без хвастовства и бахвальства вельмож, а ты стал бы еще именитей. Ведь этим людям совсем не по душе, когда мы возвышаем кого-нибудь, дабы мы постоянно в них нуждались, а они ничего бы не делали. Твое возвышение их очень испугало. Теперь поусердствуй как следует в этом деле, на которое, ты сказал, пойдешь. Ошибка, которая произошла, случилась по их наговору и наущению, и минувшего уже не воротишь». Тилак облобызал землю и ответил: «Ежели бы слуга [государя] не видел, чем сие кончится, он не решился бы явить смелость в столь высоком собрании, Теперь я испрошу все, что на этот случай потребуется, составлю список, дабы его представили на высочайшее усмотрение, и я вскорости отправился бы повергнуть ниц того забытого богом». Ираки возвратился обратно и передал [эти слова] эмиру. Эмир сказал: «Очень хорошо, надобно написать». Ираки порадел этому делу и представил на усмотрение эмира список, который Тилак подробно составил согласно своему желанию.

/406/ Эмир развязал Тилаку руки: как только он минует Пажпажан 110, он волен поступать, как хочет, заручившись дружбой индийцев. Через Ираки он сообщил начальнику посольского дивана, чтобы написали Тилаку жалованную грамоту и письма. У Бу Насра было обыкновение в таких случаях прилагать все свое старание к тому, что повелевали владельцы престола, дабы [потом] не поплатиться 111. Все, что требовалось написать, было написано. Придворной знати это предприятие казалось легкомысленным, но *выстрел произошел без стрелка* и причиной смерти Ахмеда Йинал-тегина сделался этот человек, как я расскажу в своем месте. Однако сперва я исполню правило бытописания и расскажу, каковы были обстоятельства жизни и дела Тилака от начала и до тогo [363] времени, когда он достиг сей степени, потому что от писания таких вещей приобретается польза.

ОБ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ ЖИЗНИ ТИЛАКА ИНДИЙЦА

Тилак был сыном цирюльника, однако красив лицом и внешностью, красноречив и писал прекрасно по-индийски и по-персидски. На долгое время он совершил хождение в Кашмир, учился [там] и научился немного притворству, темным деяниям и чародейству. Оттуда он заявился к Казию Ширазскому, Бу-л-Хасану, и приобрел его доверие, потому что всякий вельможа, раз его увидевший, обязательно очаровывался им. Тилак у него был сборщиком налогов 112, стянул большие средства и был таков 113. Казий приказал изловить его каким бы ни было способом. Тилак ловко увертывался, покуда его дело не довели до [сведения] великого ходжи Ахмеда, сына Хасана, да будет им доволен Аллах, и сказали, что он, мол, может унять козни Казия. Ходжа послал приказ с султанской печатью с тремя хейльташами, чтобы, на зло Казию, Тилака доставили ко двору.

Ходжа Ахмед, сын Хасана, выслушав его слова, сообразил, как поступить и согласился записку /407/ его хитроумным способом довести до эмира Махмуда, да будет им доволен Аллах, чтобы тот не догадался, что подстроил [это] ходжа. Эмир велел ходже выслушать доклад Тилака, и Казий попал в жестокую беду. Когда эта стычка миновала, Тилак сделался [одним] из самых близких доверенных лиц ходжи. Ходжа сделал его дебиром и толмачем [для сношений] с индийцами, подобно тому как Бирбал в нашем диване, и дело его пошло в гору. В диване ходжи я, Бу-л-Фазл, видел его стоящим на ногах [твердо], ибо, помимо того, что он был дебир и толмач, он относил и приносил устные сообщения [государя] и исполнял их весьма хорошо.

Когда ходжу постигло несчастье, о коем я рассказывал, и эмир Махмуд вызвал его работников и дебиров, чтобы достойных назначить на службу при дворе, он одобрил Тилака, и Тилак сделался помощником [султанского] толмача Бехрама. Он был моложе и речистей, а эмиру Махмуду такие люди были нужны. Дело его расцвело. Втайне он оказывал добрые услуги султану Мас'уду: всех индийцев Катура 114 и часть, живущих вне его 115 он связал обязательством поддерживать его. При таком падишахе, как Махмуд, он подвергал себя весьма большой опасности. Когда шах Мас'уд из Герата прибыл в Балх, и дела государства пришли в порядок, а Сондара, сипахсалара индийских войск, уже не было в живых, он обласкал Тилака, пожаловал ему золотой халат, повесил ему на шею золотое ожерелье, осыпанное самоцветными камнями, и дал ему хейль. Тилак сделался именитым человеком, построил [себе] маленькое сeраперде и зонт; при нем играли на тамбаке, барабане, [364] какой в обычае у индийских предводителей, к тому прибавилось знамя с манджуком *и тому подобное*. Значение его поднялось столь высоко, что он стал заседать с вельможами в негласных совещаниях, обдумывал мероприятия, покуда не взялся за такое дело, как я указал об Ахмеде Йинал-тегине, чтобы его прикончить. Счастье и удача помогли, и он справился. *Всякому делу есть причина и люди зависят от нее*. Мудрые люди такие случаи не считают странными, ибо никто не родится от матери уважаемым. [Уважения] достигают мужи, но при условии, что оставляют [по себе] добрую память. Тилак был человек деятельный и нрав являл похвальный. Покуда он жил, ему не вредило, что был он сын цирюльника. А будь он при том душевном складе, уме и помыслах /408/ еще и родовит, было бы лучше, ибо знатность происхождения и личные заслуги — весьма хороши, однако [одна только] знатность гроша не стоит, ежели у человека нет превосходства в знании и почтенных нравственных качествах, прирожденных и благоприобретенных, и все речи коего сводятся к тому, что, мол, отец мой был вот какой. Один стихотворец прекрасно сказал:

*Коль говоря о знатности рода, ты б о заслугах сказал,
Тогда б ты был прав, но отцы сынов нехороших родили*.

О личных заслугах и знатности рода я помнил несколько стихов из Джерира 116 и Мутанабби: 117

Самородка к главенству ведет его дух,
И знамя его — нападенье и натиск.
Дух повелителем славным ставит его*.
*И последнее слово о знатности рода невежды*:
*Коль кто-либо жив лишь славой предков умерших,
То мертвые предки живы, а сам он мертвец.
Ты говоришь: построено зданье потомкам!
Ты сие зданье низверг, не сделав другого.
Ведь каждый, кто обладает домом высоким,
И он его разорит, у того дома нет*.

Я читал, что один безвестный человек пришел к Яхье, сыну Халида Бармеки. Происходило общее собрание разного рода мужей, одаренных и ничем не выдающихся. Человек тот заговорил и начал рассыпать самоцветы и раскрывать жемчужницы. В некоторых из присутствующих знатного рода он вызвал зависть и гнев, они сказали: «Да будет долгой жизнь везира! Жаль [нам] этого человека, вот кабы он был родовит!* Яхья, улыбнувшись, ответил: «*Он сам по себе высоко родовит*». И он человека возвысил, и тот сделался одним из замечательных мужей [своего] времени. А в наше время имеются мужи знатного происхождения, [обладатели] золотой конской сбруи, драгоценных одежд, [белой] седельной крышки и наседельного чепрака 118, но которые, когда им [365] доведется повести речь и показать [свое] знание и умение, напоминают осла на льду и только и могут сказать: «Вот, какой у меня был отец и сделал он то-то». Главное при этом, что люди ученые и умелые страдают от их наговоров и высокомерия. *Способности дарует Аллах!*.

/409/ Когда покончили с письмами и распоряжениями для Тилака, эмир Мас'уд, да будет им доволен Аллах, приказал справить ему очень драгоценный халат и к тому халату — литавру и значок. Тилак надел на себя халат, и эмир обласкал его милостивыми словами и оказал ему много любезности. На другой день Тилак в полной готовности явился в [сад] Баг-и Пирузи и эмир выехал для того, чтобы мимо него прошло индийское войско, много конных и пеших в полном вооружении, а [также] дворцовая конница, которая была назначена [пойти] с ним — отряд хорошо снаряженный. Казий Ширазский писал, что людей там достаточно, надобен [только] от [султанского] двора салар именитый. Салар сошел с коня, облобызал землю и опять сел верхом. Коня ему выкликнули как салару индийцев. Выступил он в среду, в половине месяца джумада-л-ухра 119.

В сей же день, в час предзакатной молитвы, эмир снова возвратился в город, в Кушк-и Довлет, а на следующий день поехал в Кушк-и Сепид и там три дня развлекался, играл в човган и пил вино. Потом он приехал в Баг-и Махмуди, и туда же перевели обозы. Там он пробыл до половины месяца раджаба 120 и [затем] решил оттуда поехать в Газнийскую крепость. [Там] гостей принимал кутзал [крепости] серхенг Бу Али. Приехал туда [эмир] в четверг, двадцать третьего числа месяца раджаба 121 и пребывал там четыре дня. Один день он был гостем серхенга кутвала, а на другой день свита была в гостях у эмира. На следующий день [эмир] уединился. Говорили, будто он давал тайные распоряжения насчет казнохранилищ, потому что приближался отъезд. Пил вино с недимами и мутрибами, а в первый день месяца ша'бана 122 он вернулся в город в старый Махмудов кушк, а во вторник, двадцать пятого числа месяца ша'бана 123 эмир с утра, после приема, пировал с недимами в приемной суффе.

Гулям, которого звали Нуш-тегин Новбати, из числа тех гулямов, коих привел эмир Махмуд в то время, когда имел свидание с Кадыр-ханом, был гулям, подобный сотне тысяч красавцев, краше и пригожей коего человека не видывали. Эмир Махмуд велел держать его в числе самых близких гулямов, ибо тот был еще мальчик и [эмир] задумал возвысить его до степени Аяза, умершего в Пушенге, потому что вдобавок к красивой внешности он был еще живой и веселого нрава. Когда Махмуд скончался, его сын Мухаммед, приехав в Газну и сев на престол, возвысил Нуш-тегина, повелел ему быть отведывателем 124 /410/ и виночерпием и подарил ему безмерно много добра 125. Когда пора его царствования пришла, к концу, Нуш-тегина возвысил его брат, султан [366] Мас'уд, до такой степени, что пожаловал ему [управление] области Гузтанан. К гуляму, к слуге, ставшему близким, приставили двух слуг, дабы они поочередно, ночью и днем, находились при нем. О всех его делах заботился служитель Икбаль Зарриндест, дворецкий 126.

По воле судьбы случилось так, что Бу На'им, недим, увлеченный разговорами об этом турке, на пиру часто украдкой на него поглядывал. Государь это заметил и намотал на ус. В тот день ненароком вышло так, что у Бу На'има еще не прошло ночное опьянение и у эмира тоже. Эмир дал Нуш-тегину пучок левкоев и белых лилий и сказал: «Передай Бу На'иму». Тот передал, а Бу На'им ущипнул пальцами Нуш-тегина за руку. «Что за непристойность щипать дерзкими пальцами за руку султанского гуляма!» — закричал Нуш-тегин. От этого эмир вспылил страшно и [только] господу богу, да славится поминание его, могло быть ведомо, как обстояло дело, ибо никто не в состоянии знать мысли и воображение царей. «Ты что же, — крикнул он Бу На'иму, — пришел к нам грешить с гулямами?!» Бу На'им ответил грубо, он был весьма резок: «Когда государь видел от меня подобное? Коль он мной наскучился, то можно найти повод [отделаться] более приятный, чем этот». Эмир пришел в ярость, приказал выволокнуть Бу На'има за ноги и запереть в келье, а Икбалю сказал: «Все, что у этой дерзкой собаки есть немого и говорящего, все отдаю Нуш-тегину!» Люди пошли, захватили его серай и отобрали все его богатства.

В час предзакатной молитвы того же дня Икбаль явился в наш диван вместе с Нуш-тегином и получил письма и жалованную грамоту с царскими печатями, чтобы все имущество и имения 127 Бу На'има в Систане и прочих местах отобрали и передали людям Нуш-тегина. Бу На'им довольно долгое время оставался в опале, так что доходы с урожая в тех имениях 128 доставались Нуш-тегину. Но подул благоприятный ветерок, за Бу На'има стали ходатайствовать, покуда эмир не умиротворился. Он велел Бу На'има из крепости отправить домой. Потом позвал его, подарил ему халат, воззратил обратно его имения и наградил десятью тысячами динаров, дабы он завел себе убранства, гулямов и животных, ибо все у него отобрали. Время от времени я слышал, что эмир на пиршествах спрашивал Бу На'има: «Поглядываешь на Нуш-тегина?!». Тот отвечал: «От одного того взгляда мне не больно сладко пришлось, /411/ чтобы еще [на него] поглядывать». А эмир смеялся. Никто не видывал государя великодушней и милосердней, да будет над ним милость Аллаха, и не читал. Затем эмир сделал Нуш-тегина, помимо двух должностей, кои он исправлял, еще и хранителем чернильного прибора, и он сделался очень видным, так что, когда у него начали пробиваться усы и борода и он возмужал 129, [эмир] возвысил его до начальствования над войсками, и люди начали распевать стихи Саби 130, [367] который сочинил их в ту пору, когда эмир Ирака Му'изз ад-довле 131 послал Тегина-джамедара на должность салара войска, стихи:

Мальцу нежнотелому, кто сосет по щекам текущие слезы,
Столь на девицу похожему, что вот-вот округлятся груди,
Препоясали чресла мечом, так что тяжесть согнула его,
Полководцем назвали, и сгинули всадники, коих он вел.

Потом Бу На'им и Нуш-тегин Новбати совершали дела, покуда оба не померли. Так [проходит] над головой человеческой горячая и холодная пора. В своем месте о том будет рассказано, а здесь довольно и этого. В субботу, шестнадцатого дня месяца ша'бана 132, эмир, да будет им доволен Аллах, поехал на охоту в Жех. За неделю до [этого туда] отправились люди, чтобы собрать хашар для облавы на зверей. Добычи было взято много, и охота прошла прекрасно. Эмир возвратился обратно в Баг-и Махмуди. За два дня до конца месяца ша'бана 133 из Ниша-бура приехал сахиб-диван Бу-л-Фазл Сури Му'изз. Он предстал пред лицо [султана], поклонился ему и поднес тысячу динаров нишабурских и очень дорогое жемчужное ожерелье. Эмир из Баг-и Махмуди снова переехал в старый отцовский кушк в городе в субботу, в первый день месяца рамазана 134. Начали пост.

В третий день месяца рамазана [эмиру] представили подарки, которые заготовил сахиб-диван Хорасана — пятьсот химлей 135. Я видел [подобное] у Хасанека, он привез в таком же роде для эмира Махмуда в том году, когда возвратился из хаджжа и из Нишабура приехал в Балх. В этом приношении Сури было столь много тканей, редкостных предметов, золотых и серебряных, гулямов, /412/ девушек-невольниц, мускуса и камфоры, ююбы и жемчуга, ковров-махфури, ковров-кали, соболей 136 и разного добра, что эмир и присутствующие остались в изумлении, потому что Сури добывал самое редкостное во всех городах Хорасана, в Багдаде, Рее, Джибале, Гургане и Табаристане; и соответственно— яства и вина. Золотые монеты были в шелковых мешочках, красных и зеленых, а серебряные — в желтых дидари. От мустовфия Бу Мансура я слышал, а он был человек надежный и в делах честный, комар носа не подточит, с открытой душой и светлым умом, он говорил: «Эмир велел тайным образом сделать оценку этих даров, вышло четырежды тысяча тысяч диремов. Эмир сказал мне, Бу Мансуру: «Добрый слуга этот Сури, будь у меня двое-трое таких слуг, получалось бы много прибытку».— «Точно так»,— ответил я, но не решился сказать: «Надо бы спросить у хорасанских раиятов, благородных и простых, сколько им доставлено мученья, покуда заготавливались такие дары. Завтра объявится, каково будет последствие этого дела».

И впрямь было так, как сказал Бу Мансур, что Сури — человек необузданный и тиран. Когда ему развязали руки в Хорасане, он разорил всех вельмож и рейсов и отобрал [у них] без меры добра 137, а зла [368] от его тиранства пало на бедняков 138. Из того, что он забирает, он пять диремов из десяти отдает султану. Знать извелась и начала писать письма в Мавераннахр, посылать послов к турецким вельможам и упрашивать, чтобы они побудили туркмен [занять Хорасан]; бедняки же жаловались на свое положение господу богу, да славится поминание его. У осведомителей не доставало смелости писать правду о деяниях Сури, а эмир ничьих слов о нем не слушал и любовался его чрезмерными подношениями до тех пор, пока Хорасан взаправду не пропал из-за тиранства и лихоимства Сури. Когда случился разгром 139, Сури прибыл к нам в Газну и в пору царствования Мавдуда исправлял должность сахиб-дивана столицы Газны. Он хотел было пойти тем же путем выколачивания [средств из народа], но не пошел: руки ему укоротили.. Конец этого человека был таков, что ему пришлось умереть в Газнийской крепости, как будет рассказано в своем месте. Да смилуется над ним господь бог, велик он и всемогущ, дело его попало к судье справедливому и милосердному.

/413/ Может быть, ему зачтется, что несмотря на тиранство, он был человек щедрый на милостыню и богомольный, и в Тусе есть много следов его добрых деяний. Между прочим, к гробнице Али, сына Мусы, ар-Ризы, привет ему, которую благоустроил Бу Бекр Шахмерд, кедхудай Фаика, личного царского слуги, Сури приказал сделать много добавлений: возвел минарет, деревню купил знатную 140 и обратил ее в вакф [святыни]; в Нишабуре мусаллу устроил такую, какую ни в какие времена эмиры не устраивали; она и посейчас существует. Между околотками Балакабад и Хей'ати есть маленькая речка. Весной в нее низвергался многоводный сейль, и оттого мусульманам причинялсоь много ущерба. Сури распорядился сделать облицовочную кладку из камня и обожженного кирпича, и разрушение прекратилось. Эти два предмета он обратил в вакф, дабы их не забросили. В рабате Феравы и в Нисе он тоже приказал соорудить важные постройки и они сейчас на месте. Все это есть, однако я убежден в том, что многое из этого — ничто против насилия, чинимого над слабым. Очень хорошо сказал стихотворец:

*Как воровка гранатов из кучи соседа,
Привыкнув к довольству, алчет еще утащить*.

Красть хлеб у соседей и отдавать соседям, [об этом] в божественном законе не сказано. Не понимаю, что находят молодые люди на сем свете, чтобы карабкаться вверх, стяжать горсть благ мирских, ради них проливать кровь и бороться, а потом так просто все кинуть и с болью в сердце уйти. *Да окажет [нам] внимание господь бог, славно поминание его, по любви и щедрости своей!*.

Бу-л-Фазл Джумахи 141 под конец дней [деятельности] Сури отправился в Нишабур на должность начальника почты по приказу эмира [369] Маc'уда, да будет им доволен Аллах, Об обстоятельствах, жизни сего достойного человека упоминается в нескольких местах нашей «Истории». Великий ходжа Ахмед, сын Абдассамада, очень его уважал и ценил и дал ему негласное распоряжение осведомлять беспристрастно о том, что исходит от Сури. И он это делал. Сури стал искать отмстить Бу-л-Фазлу Джумахи, однако его письма влияли на сердце эмира, и [Бу-л-Фазл] еще откровенней писал названному везиру. Однажды он прислал везиру несколько бейтов, я их видел, и два-три бейта, которые запомнил, [здесь] сообщаю. Везир ухитрился довести стихи до слуха эмира, ибо они были обращены к нему. Вот стихи:

Ты взгляни, повелитель, на Хорасан, /414/
Откуда Сури привозит богатства.
Коль зловещая длань продолжит грабеж,
Хлопот причинит он тебе немало.
Какое бы дело ему ты не дал,
Его он свершит как плутяга пастух 142.

Кончилось тем, что пришли неприятели и захватили Хорасан, как будет «писано дальше.

В связи с этим мне вспомнился очень замечательный и поучительный рассказ. Я счел нужным написать его, дабы читатели получили пользу, ибо подобного тому, что натворил Сури, на свете много, хотя речь [моя] и растянется.

Рассказ

В преданиях о халифах я читал, что когда семейство Бармеки достигло высокого положения и повелитель верующих Харун ар-Рашид назвал Яхью, сына Халида Бармеки, отцом, а двух сыновей, Фазла и Джа'фара, возвысил и поднял, как известно, до больших степеней, выступил некий потомок Али, захватил Гурган, Табаристан и все Гилянские горы, и дело его сильно окрепло. Харун встревожился, ибо читал в книгах, что первый ущерб халифата дома Аббаса произойдет оттого, что на Табаристанской земле появится некий мятежник из потомков Али. Поэтому он призвал Яхью Бармеки, уединился с ним и сказал: «Произошло то-то. Это не такое дело, кое можно уладить с помощью какого-нибудь салара. Или мне придется пойти, или тебе, или одному из твоих сыновей, Фазлу или Джа'фару». Яхья ответил: «Никак не годится, чтобы повелитель верующих выступал на всякого мятежника, который объявится. Я останусь при государе, дабы распоряжаться людьми и деньгами 143, а сыновья мои Фазл и Джа'фар ждут высочайшего повеления, что [государь] прикажет». «Надобно пойти Фазлу,— сказал [Харун],— и надо препоручить ему владения Хорасан, Рей, Джи-баль, Хорезм, Сиетан и Мавераннахр, дабы он сел в Рее, а [370] заместителей [своих] послал /415/ по городам, взялся бы за дело этого мятежника и избавил [нас] от него войной или миром. Нужно устроить дело Фазла и его рати так, чтобы он завтра же надел халат 144, а послезавтра отправился и остановился в Нахрване 145, покуда к нему подойдут войска. Подмога и достаточное снаряжение». «Слушаюсь и повинуюсь,— ответил Яхья,— удалился, все, что требовалось приготовил. И наедине сказал Фазлу: «Сын мой, на великое дело изволил послать тебя халиф и удостоил он тебя превысокой степени на этом свете, но [подвергнет] сильному наказанию на том свете, потому что тебе придется разгромить одного из потомков пророка, привет ему! Однако, кроме повиновения, выхода нет, чтобы не уронить себя в глазах нашего государя; у нас и так много врагов и нас подозревают в [сочувствии] к дому Али». «Не тревожься,— ответил Фазл, — я постараюсь, чтобы дело кончилось миром, хотя бы мне сие стоило жизни».

На другой день Яхья и Фазл предстали пред [лицо халифа]. Харун ар-Рашид закрепил копье и знамя Хорасана за Фазлом и [их] вместе с жалованной грамотой вручили ему. Все придворные вельможи отправились к нему и его поздравили. На другой день он выступил, дошел до Нахрвана и там простоял три дня, покуда к нему не подошли пятьдесят тысяч конницы, салары и предводители. Он прибыл в Рей, там расположился и выслал передовой полк в двадцать тысяч всадников по дороге на Денбавенд 146 в Табаристане и войска с другими главарями двинул дальше в Хорасан.

Фазл часто посылал послов к Яхье 147, из дома Али, любезно переговаривался с ним, покуда тот не согласился на мир с условием, что Харун пришлет ему обязательство, написанное собственноручно по образцу, составленному [Яхьей]. Фазл сообщил о положении, и Харун ар-Рашид согласился и очень обрадовался. Яхья послал образец с послом из числа надежных своих людей. Харун переписал его своей рукой, а казии и свидетели заверили после того, как он произнес слова клятвы. Яхья на этом успокоился, приехал к Фазлу; ему оказали большие почести и он отправился в Богдад. Харун его обласкал и подарил ему множество добра 148. Фазл двинулся в Хорасан и пробыл там два года. Он раздал большие средства паломникам и стихотворцам, а после попросил его уволить в отставку и ее получил. Он возвратился обратно и Багдад, и Харун оказал ему столько благоволения, что не было предела. Рассказывать о том, каковы были обстоятельства жизни потомка Али — долго 149; цель /416/ наша заключается в ином, а не в жизнеописании потомка Али.

Фазл привез Рашиду дары, как положено. Потом [Харун ар-Рашид] захотел послать в Хорасан салара и выбор его пал на Али, сына Исы. сына Махана 150. Он сказал [об этом] Яхье [Бармеки] и спросил его мнение. Яхья [Бармеки] ответил: «Воля государя, Али — насильник и [371] тиран»,—а положение семьи Бармеки уже покачнулось. Рашид на зло Яхье [Бармеки] послал в Хорасан Али, сына Исы. Али дал себе волю и начал силой собирать огромные богатства 151, но никто не осмеливался [об этом] заявлять. Осведомители писали к Яхье, тот, выждав удобный случай, ухитрялся кое-что доводить до слуха Рашида. Он побудил одного жалобщика внезапно на пути предстать пред лицо халифа, но никакой пользы это не принесло. Дело дошло до того, что Рашид побожился, всякого, кто будет жаловаться на Али, отсылать к нему. Яхья [Бармеки] и все люди замолчали. Али разорил и поверг в нищету Хорасан, Мавераннахр, Рей, Джибаль, Гурган, Табаристан, Керман, Исфаган, Хорезм, Нимруз и Систан 152 и награбил столько, что [награбленному] не было ни предела, ни счета. Потом он приготовил приношение для Рашида, какое ни до него, ни после никто не приготавливал. Дары прибыли в Багдад и список их представили Рашиду. Он возликовал и остался в изумлении.

Фазл, сын Раби, старший хаджиб, усердствовал в нетерпимости к семейству Бармеки и поддерживал Али, сына Исы. Рашид спросил Фазла [Раби], что следует сделать с дарами, прибывшими; из Хорасана. «Государю надобно сесть и посмотреть на [них],—ответил тот,— а Яхью и сыновей его с прочими слугами [тоже] посадить или поставить около [себя], покуда будут представлять, дары, дабы сердца у семейства Бармеки разорвались, и людям знатным и простым стало ясно, какой они учинили обман; ведь Фазл, сын Яхьи, привез из Хорасана такое, приношение, что какой-нибудь амиль из одного города привозит больше». Этот совет пришелся Рашиду сильно по душе, /417/ ибо он был сердит на семейство Бармеки, и его могущество уже почти пришло к концу.

На другой день [халиф] прибыл на площадь-хазру и сел [там]; Яхью [Бармеки] и двух его сыновей, Фазла, сына Раби, и других людей он посадил, а некоторые стояли. Дары доставили на площадь: тысячу турецких гулямов, в руках у каждого по две [штуки?] ткани цветной шуштарской, исфаганской, скарлатной, мульхама парчового, узорочного шелка турецкого и дидари и разного другого рода. Гулямы с этими тканями остановились. Вслед за ними явилась тысяча турецких девушек-невольниц, в руках у каждой по золотому или серебряному кубку, полному мускуса, камфоры, амбры и всяческих благовоний, и редкостные изделия [разных] городов, [затем] сто индийских гулямов и сто индийских девушек чрезвычайно миловидных с надетыми дорогими индийскими чалмами — у гулямов были клинки самые отборные, а у девушек тонкие чалмы в прекраснейших корзинках из тростника — и при них вели пять слонов и двух слоних — самцы в уборе из узорочного шелка с золотыми и серебряными зеркалами, а самки с золотыми балдахинами, с подпругами и сбруей, осыпанной бадахшанскими самоцветами и бирюзой; гилянские кони и двести хорасанских коней с попонами из [372] узорочного шелка; двадцать [ловчих] орлов и двадцать соколов; привели тысячу мулов — двести с вьючными седлами и шелковой сбруей, с натянутыми на седла узорочными шелками, с красивыми вещевыми кошелями; триста мулов с носилками и люльками, двадцать— с золочеными люльками; пятьсот тысяч триста штук разного рода стеклянных изделий; сто пар быков 153; двадцать очень дорогих ожерелий и триста тысяч штук [рассыпного] жемчуга, двести предметов китайского фарфора — больших блюд, чаш и прочего, каким не обладал ни один падишах; две тысячи других фарфоровых изделий — тарелок, больших мисок, фарфоровых кувшинов больших и малых и разного другого; двести штук ковров кали и двести штук ковров махфури.

Когда это разнообразное богатство доставили в присутствие халифа на площадь, войска издали клич: «Велик Аллах!», забили в барабаны и затрубили в рога, как никто подобного не помнил, не читал и не слыхал, Харун ар-Рашид повернулся к Яхье Бармеки и спросил: «Где все это было в пору [эмирства] твоего сына Фазла?» Яхья ответил: «Да будет долгой жизнь повелителя верующих! Все это в пору /418/ эмирства сына моего находилось в домах владельцев этих вещей в городах Иракаг и Хорасана». От такого ответа Харун ар-Рашид сильно нахмурился; очарование даров исчезло. Он сделал кислое лицо, встал и уехал с той хазры. Все вещи увезли из собрания на площади и распределили пo-казнохранилищам, дворцам, конюшням и конюхам. А халиф сидел, весьма подавленный словами Яхьи, ибо Харун ар-Рашид был человек разумный и понимал глубину [дела].

Когда Яхья вернулся домой, его сыновья Фазл и Джа'фар сказали ему: «Мы слуги и негоже нам возражать против слов и мнения; отца, [но] мы очень боимся за те слишком смелые слова, которые ты сказал халифу. Надо было бы вложить в них больше мягкости и осторожности». «Дети мои,— ответил [Яхья],— мы уже мертвецы, наше дело пришло к концу. Причина несчастья — после божьего приговора — вы [сами]. Покуда я жив, я непременно буду говорить правду и не стану льстить и заискивать, ибо обманом и плутовством от судьбы не уйдешь, ведь говорят: *ежели срок пришел к концу, то и в уловке смерть*. То, что я сказал сегодня ночью, будет вертеться в голове этого самовластного человека, а завтра он обязательно заговорит на этот счет и запросит просвещенного мнения. О чем будет идти речь, я вам сообщу. Ступайте и не тревожьтесь». Они удалились очень опечаленные, ибо были люди молодые, неискушенные, а тот был старик опытный, видавший свет.

Он спокойно потрапезовал с приятелями, потом вошел в серай, остался наедине, потребовал руд и девушку и стал попивать вино. Была книга, название коей было «Тонкости ухищрений людей способных» 154, он потребовал и ее и, потихоньку попивая, благодушно внимал. [373] пению и музыке и почитывал книгу, покуда не прошел остаток дня и половина ночи. Затем он сказал про себя: «Придумал!» — и лег почивать.

Наутро он встал и пошел на поклон [к халифу]. Когда Харун ар-Рашид закрыл прием, он остался вдвоем с Яхьей и сказал: «Отец, как можно было обращаться ко мне со столь грубыми словами, которые ты мне сказал вчера?» Яхья ответил: «Да будет долгой жизнь государя! Слова правды и истины были и есть суровы. /419/ В прежнее время за это хвалили, а ныне стало иначе; таков обманчивый мир, он не сохраняет одно и то же положение. Хотя завистники изменили мнение государя обо мне и я замечаю следы отчуждения и перемены, я все же, покуда нахожусь у дел, не прекращу подавать советы и неблагодарностью не отплачу».— «Не говори таких слов, отец,— промолвил Харун,— и не сердись, ибо отношусь я к тебе и к сыновьям твоим так же, как и раньше. Советы не прекращай, ибо они правильны и замечательны, все они мне по душе и заслуживают одобрения. То, что ты мне вчера сказал, очень повлияло на мое сердце. Нужно, чтобы ты рассказал обстоятельно, дабы [все] стало ясно». Яхья поднялся, облобызал землю, сел и сказал: «Да будет долгой жизнь государя! Подробности того, что говорил вчера, я могу рассказать сегодня [только] частью, но большая часть самым пространным образом будет доложена завтра». «Ладно»,— согласился [халиф]. Яхья рассказал: «Государь развязал руки Али, дабы он мог делать, что хочет. Осведомителям не хватает смелости доносить обо всем, что происходит, ибо двух человек, коих я, слуга [твой], назначил тайком, он убил, хорасанских раиятов извел, а сильных и знатных разорил, деревни и имения 155 отнял и рать государеву обратил в нищих. А Хорасан —страна большая, и враг, подобный туркам, близок. Не стоит глядеть на эти дары, присланные им, ибо из десяти диремов, которые он отнял, он прислал сюда два-три; а нужно ожидать, что с часу на час стрясется беда, которую нельзя будет исправить. Ведь хорасанский народ, отчаявшись в государе, протянет руки к господу богу, да славится поминание его, поднимет великую смуту и будет просить помощи у турок. Боюсь, что дело зайдет столь далеко, что государю самому придется отправиться, чтобы его уладить, и за каждый дирем, присланный Али, придется издержать пятьдесят диремов или больше, покуда смута не утихнет. Слуга [твой] сказал все, что знал, и снял с себя ответственность. Повелеть надлежит государю. А завтра я приведу образец и доказательство еще более ясное». «Да, это так, как ты говоришь, отец, *да вознаградит тебя Аллах добром*,—ответил Харун ар-Рашид,—то, что нужно, будет сделано. Ступай и исполни, что обещал».

Ободренный Яхья удалился и рассказал сыновьям Фазлу и Джа'фару, что происходило. Те обрадовались. Яхья послал кого-то [374] позвать десять багдадских продавцов драгоценностей, самых богатых, /420/ и сказал [им]: «Халифу требуется на тридцать раз тысяча тысяч диремов самоцветных камней, самых редкостных и дорогих». «Очень хорошо,—ответили они,— благодаря могуществу государя и правосудию его, ежели кто-нибудь захочет на тридцать раз тысяча тысяч динаров самоцветных камней, в Багдаде найдется. У нас у десятерых есть, сколько [халифу] потребно, даже больше есть». «Да благословит вас Аллах,— сказал Яхья,— ступайте и приходите завтра во дворец с драгоценными камнями, вас представят пред лицом халифа и то, что высочайшее мнение сочтет нужным, будет исполнено».

Продавцы драгоценностей удалились и на другой день явились во дворец с ларцами самоцветных камней. Яхья испросил негласного приема у Харун ар-Рашида. Это было сделано. Их привели [к халифу] с драгоценностями. Они показали их и халиф одобрил. Яхья дал продавцам расписку на двадцать восемь раз тысяча тысяч диремов, а Харун ар-Рашид скрепил ее халифской печатью и сказал: «Ступайте, покуда я подумаю, что надлежит сделать на сей счет, а завтра приходите к Яхье, он исполнит то, что я прикажу». Торговцы драгоценностями удалились, а ларцы заперли на замок, опечатали и оставили в казнохранилище. «Что значит то, что ты сделал, отец?— спросил Харув ар-Рашид. [Яхья] ответил: «Да будет долгой жизнь государя! Придержи драгоценности до завтра, покамест я отниму расписку и разорву. Владельцы драгоценностей не посмеют слова сказать. Ежели они придут с жалобой к государю, пусть он направит их ко мне за ответом». «Это мы можем сделать,— промолвил Харун,— но как мы оправдаемся перед богом, да славится поминание его, в день страшного суда? Раияты и чужеземцы убегут из этой страны, и мы будем опозорены на весь мир». «Так ведь таково же положение Али, сына Исы, в Хорасане, как я указывал,— заметил Яхья,— ежели государь не допускает, чтобы на него жаловались десять человек и пострадали, то почему же он допускает, чтобы сто [раз] тысяча тысяч мусульман были повергнуты в горе из-за одного его правителя и желали ему зла?» «Ай да отец, слава тебе! Ты хорошо придумал. Иди домой, отдай драгоценности владельцам, а я знаю, что нужно сделать с этим притеснителем Али, сыном Исы». Яхья удалился. На другой день пришли торговцы драгоценностями. [Яхья] приказал вернуть им ларцы, запертые на замок и опечатанные, куплю-продажу отменили и расписку взяли обратно. [Яхья] сказал: «Этот товар не свободен, когда прибудут караваньт с химлем из Египта и Сирии, драгоценности будут куплены». Они пожелали добра и ушли.

Это происшествие запало на сердце Рашида и он стал обдумывать, /421/ как устранить Али. Но могуществу семейства Бармеки пришел конец — [халиф] расправился с ними, как хорошо известно. В [375] Мавераннахре восстал Рафи, сын Лейса, сына Насра, сына Сейяра, 156 который от лица Али, сына Исы, был там эмиром. К нему отправилось из Мерва множество влиятельных людей 157, а при нем находилось большое войско, и из Мавераннахра. вокруг него собралось множество [народа] и пошло с ним. Весь Хорасан преисполнился смуты. Несколько отрядов войск, коих посылал Али, сын Исы, были разбиты. Дело дошло до того, что он попросил помощи от Харуна. Харун отправил на подмогу Али, [сыну] Исы, Харсаму А'йана с большой ратью, тайно с ним согласился и дал ему собственноручно написанную жалованную грамоту на управление 158, дабы он неожиданно схватил Али, заковал и заставил бы его справедливо удовлетворить хорасанских раиятов. Затем отослал бы его в Багдад и занялся бы делом Рафи, дабы покончить с ним войной или миром.

Харсама выступил, в Мерве внезапно схватил Али, отобрал все что у него было, а затем в оковах с одним из слуг Рашида отправил в Багдад. Харсама несколько прибрал к рукам Хорасан, но дело Рафи с каждым днем крепчало, и Харсама оказался бессилен с ним справиться, покуда Рашиду не пришлось самому отправиться с большой ратью, но с пришедшей к концу закваской жизни и недужной плотью. Сын его Ма'мун шел в передовом полку. В этом походе [халиф] не раз говорил: «Жаль семейство Бармеки! Ныне мне вспоминаются слова Яхьи. Да будут у халифов везиры, подобные Яхье!» Конец его был такой: Ма'мун дошел до Мерва и там остановился, войско с Харсамой [халиф] отправил в Самарканд. Дойдя до Туса, Харун ар-Рашид там помер.

Рассказ пришел к концу. Такие рассказы я повествую для того, хотя они и растягивают сочинение, что от них получается польза, дабы стало известно. Вот и все 159.

В воскресенье, в десятый день месяца рамазана лета четыреста двадцать пятого 160, пришел один путник из Хорезма и принес маленькую записку, зашитую под чехол дорожной баклажки, от начальника тамошней почты, в пять строк, /422/ отсылающих к путнику, мол, об обстоятельствах следует расспросить его [устно]. Путник рассказал: «Начальник почты говорит, мое, дескать, дело доносить теперь о событиях – это ставит на кон жизнь. Абдалджаббар, сын везиря, схоронился, потому что опасался за жизнь. Его ищут, но не находят, так как он в надежном месте. Харун стал действовать самовластно, устраивает войско, прикупил много гулямов и лошадей и намерен пойти на Мевр. Всех людей ходжи схватили и [имущество их] отобрали в казну 161. [376] Однако хутбу читают по-прежнему — открыто Харун мятежа не объявлял. Он говорит, что Абдалджаббар тени своей боится и бежал от своего же насилия. Меня, начальника почты, держат на моем месте и я служу им. Все, что я буду писать, будет согласно их желанию; пусть знают. Хаджиб Бай-тегин и виночерпий Ай-тегин, Калбак, индийцы и большая часть махмудовских предводителей очень недовольны, но что они могут сделать, когда они не справляются с хейлями. Необходимо принять меры, ежели на это владение рассчитывают, потому что зловредность Харуна растет с каждым днем, да будет ведомо. Вот и все».

Узнав об этом обстоятельстве, эмир Мас'уд очень забеспокоился. Он уединился с Бу Насром Мишканом и долго с ним беседовал. Порешили на том, чтобы путника отослать обратно и написать письмо предводителям, чтобы они сделали наставления Харуну и уняли его, дабы он не чинил крамолы, ибо, как только высочайшее знамя прибудет в Хорасан, это дело будет улажено. Порешили [также], чтобы эмир приготовился двинуться в Буст, а оттуда пойти в Герат. [Эмир] велел написать письмо ходже Ахмеду, сыну Абдассамада, и [спросить], как он смотрит на эти важные дела, и чтобы он сделал, что необходимо, и от себя [тоже] написал бы [в Хорезм]. Бу Наср остался один и составил записки в Хорезм очень краткие, и эмир украсил их царской печатью. Путнику дали большое вознаграждение, и он отправился в Хорезм. То, что нужно на сей счет, написали везиру. [Ниже] будет отдельная глава о событиях в Хорезме, более полная. Здесь я обстоятельного сообщения не делаю.

/423/ В половине сего же месяца 162 пришло письмо из Лахора, что туда прибыл Ахмед йинал-тегин со множеством народа, что Казий Ширазский и все оставшиеся верными ушли в крепость Манд Какур. Все время происходят бои, округу разоряют и наносят непрерывно вред. Эмир весьма призадумался, ибо тревожился за три стороны: по причине туркмен в Ираке, за Хорезм и за Лахор по причинам, кои я описал.

Пришли также письма из Нишабура, что жители Туса и Баверда, поскольку Сури отлучился, хотят поднять мятеж. Ахмед, сын Али Нуш-тегина, бежавший из Кермана, прибыл туда с теми людьми, кои при нем, и соглашается воевать с ними. Эмир, да будет им доволен Аллах, приказал, чтобы Сури немедленно поехал в Нишабур. [Тот] ответил: «Слушаюсь и повинуюсь!»— и четвертого числа сего месяца 163 ему пожаловали весьма дорогой и прекрасный халат.

Во вторник праздновали. Эмир, да будет им доволен Аллах, приказал устроить все чин чином. Затем был накрыт стол, и эмир велел подать вина к столу царевичей, свиты и военных. Разошлись навеселе. А эмир пировал с недимами, но проявил немного веселья, ибо сердце его было встревожено разными напастями. Пришли очень важные сообщения из Лахора, что Ахмед йинал-тегин взял было крепость, [377] но приспело известие что индиец Тилак снарядил сильное войско разного рода и направляется сюда. Этот забытый богом пал духом, а в войске его произошло раздвоение. Эмир тут же на пиру, как только прочитал эти записки, приказал написать Тилаку индийцу письмо и приложить к нему [упомянутые] записки, а также [послать] распоряжение поскорее напасть на Ахмеда. Письмо эмир украсил своей печатью и собственноручно приписал к нему несколько слов весьма сильных, как писал он, по-царски. В ту пору наш диван титуловал Тилака «ал-му'тамад» 164. Письмо это спешно отправили.

/424/ В четверг, восемнадцатого шавваля 165, пришло из Гардиза письмо, что сипахсалар Гази, коего там содержали, скончался. Я слышал так, что в заключении в крепости его содержали очень хорошо, в легких оковах. Кто-то тайком пришел к кутвалу той крепости и сообщил, что Гази хитростью удалось получить большой крепкий нож, и он по ночам делает подкоп, а землю, чтобы не узнали, приминает под шадурваном, который [там] имеется. Днем до вечера он держит подкоп прикрытым. Кутвал пошел в неурочное время, увидел землю, нож и подкоп и стал бранить Гази: «Зачем-де ты это сделал, тебе ведь ни в чем хорошем не отказывают?» Гази отвечал, что вины за ним не было, государя султана понуждали завистники, покуда он не рассердился; что он [Гази] надеялся на высочайшее внимание к нему, а когда его оказано не было и заключение затянулось, он прибегнул к средству, к коему прибегают узники и отчаявшиеся» Ежели бы он освободился, то бросился бы к государю, и тот, конечно, сжалился бы над ним. Кутвал перевел его в другое помещение, усилил бдительность, приказал замуровать подкоп кирпичом и глиной и донес о происшествии. Обратно пришел ответ, что Гази невиновен, что ему будет оказано царское внимание, когда придет время. Надобно его ободрить и содержать хорошо. От сих слов Гази очень обрадовался. Внимание эмира было ему оказано, однако подоспел приговор смерти, от коего нет спасения ни одному человеку, и он отошел [в иной мир]. *Да будет над ним милость Аллаха*, хороший он был салар.